Высокий титул

— По вашей просьбе, Артамонов?

Тот не отвечал. Он сонно сидел в уголочке, как будто разговор этот его не касался.

— Эх, Артамонов, Артамонов! — вздохнул следователь. — Кому доверился — Кулику?! Не те времена теперь, не те!.. А почему вам не пришелся Отаров? Плохо работал? Или потому, что хорошо работал?

Артамонов поднялся и, хватая обмякшим, неподатливым ртом воздух, выговорил:

— Он… с женой моей Леной… это самое… Отбил ее у меня!

— Вона! — искренне удивился Коська.

И присвистнул участковый. И оглушила неловкая пауза.

«Держись, Отаров, держись!.. Нельзя тебе сейчас ни языком, ни кулаками, тем паче… Держись же!..»

И только следователь остался равнодушным к такому «вескому» доводу бригадира. Он вынул свой мундштучок и початую пачку сигарет «Дымок». Усмехнулся:

— Так быстро?! Ведь Отаров недавно из армии… Ну и жена у тебя!

— Они до армии еще… — буркнул Артамонов.

— И до вас?

— Ага…

— Да вы не пьяны, Артамонов?

— Нн-нет…

— Когда Отаров приходит в ваш дом? Надо полагать, в ваше отсутствие?

Артамонов продолжал врать:

— Она сама к нему… ходит!

— От стерва! — опять не сдержался Коська. — А с лица-то — королева!

— Гражданин Зятьков! Прошу не оскорблять личности! — сурово предупредил участковый.

Следователь же как-то некстати хохотнул и развел руками.

— Ну раз сама — тогда я пас!.. — Он поглядел на меня и, осекшись, посуровел. — Не вздумай, Отаров, устроить Артамонову еще какой-нибудь «урок»! Я ведь все равно не верю ни одному его слову! Тут дело посложней, но не нам с ним разбираться… Так же, Николай Николаич?

— Пожалуй, так! — согласился Томышев. — Суд чести и совести, если таковые еще у него остались, — самый справедливый и самый позорный суд на свете…

— Ты вот что, — обратился следователь к участковому. — Ты штрафани их всех — каждого на… десятку, раз у них все поровну… А Кулика завтра привези ко мне! Для профилактики… Может, его и впрямь «лечить» надо уж?..

— Будет исполнено, товарищ старший лейтенант! — привстал участковый…

…Работаем молча. Прохор все же не выдержал:

— Легко вы отвертелись ноне!

— То-то тебе горе!

— Дак я чо — не совецкий какой? — разозлился он. — Я к тому, что в сорок седьмом году меня за пустяшное дело осьмнадцать суток в кутузке продержали! И не дрался я, не ругался даже…

— Ой, как интересно! — любопытствует Димка. — За что же, дядя Прохор?

— С агентом по займу не сладили… Я ему кажу: «Погоди с годок, опосля займу!..» А он: «Плант надоть!..»

— На чем же сошлись? — спрашиваю я.

— А чо ты лыбисси? Вам энтих времен не понять! Шморчки…

— Ты, видно, тоже не из понятливых был в те времена, раз в «кутузку» угодил! — резонно заключил Коська.

Прохор вдруг обозлился:

— Андрей Платоныч сказал: шшанок — он самый и есть, вот ты хто!

— Ну и ладно! — вспыхнул Коська. — Вам тогда досталось больше, чем мне! Вас-то он, всамделе, как щенят повышвыривал!

Прохор насторожился:

— Мели, Емеля, твоя неделя!.. Чо темнишь-то?

— Да уж куда мне темнить?! Или забыл воскресник-то и крестины у Вани Ушкова?

— Забыл!

— Напомнить? Напомню… — Он замолчал.

— Что ж ты? — поинтересовался я.

— А то… — Коська уселся поудобней. — Объявил один раз, это еще сначала было, Басов воскресник: кукурузу убирать надо было, вернее — полоть! Кричи! Басов до света витков пять вокруг колхоза успел сделать, а к семи утра явился на кукурузное поле. Там человек сорок, и все — бабы, которые помоложе, да учителя школьные, ну и младший «руксостав» — бригадиры, учетчики… Басов: «Где народ?» Ему отвечают, что, мол, крестины у Вани Ушкова, мол, большинство там, а за свата-крестного — Прохор Семеныч Работкин…

— Не бреши! — прервал Прохор. — Так сказано не было!

— Не перебивай! — отмахнулся Коська. — Было!.. Да-а-а… И все, значит, виновато покрякивают. А со строительной — ни одного человека! Тогда Ваня-то Ушков ими-то и командовал! Басов попылил на своем «козлике» прямо к нему на дом, а у него вся компания и, как говорится, шумит камыш, деревья гнутся… Ну и не стал председатель размышлять ни молча, ни на словах: схватил со стола четверть с самогонкой и об пол — хрясь!.. Тут-то и залез главный крестный, умный мышь, под стол…

— Тьфу ты! — плюется Прохор.

— …Четверть вдребезги! Гости, конечно, загалдели оч-чень живописно, а сам Ваня, захмелевший, сидит себе за столом и квашеное молоко из здоровенной миски уплетает, спокойненько так уплетает, потому что человек такой, сам знаешь… Прежде чем в ухо дать — руки вымоет. Басов ему: «Что ж ты, Иван Дмитрич, так твою и разэтак?! А Ваня миску отодвинул и ложку облизывает, с ответом, значит, не сбирается… Тут Басов берет эту самую миску и переворачивает Ване на голову — приколпачил, словом!.. Тот взвыл, стол вместе со всякой снедью кверху ножками, Прохор Семеныч тогда под кровать перелез, и сослепу — бац по зубам моего отца, Зятькова, значит… Тот, между прочим, в тот момент сучил кулаки на Басова, а бить первым не решался, а после Ваниного кулака он под лавку на спине въехал!.. Тут-то и началось… Словом, оказались все строители за воротами, Прохор Семеныч — последний, побежал к колодцу портки обмывать…