Высокий титул

Мы из тех, кто шел босой за плугом,
помогая старшим в десять лет,
кто в депо грузил тяжелый уголь,
чтоб пойти с любимой на балет,
кто, в себя до дерзости поверив,
в двадцать лет пластует целину,
к зрелости обдуманно намерен
повести ракеты на Луну!
Принимаю имя одержимых!
Нам дремать по-рыбьи не дано,
кровью, ударяющей по жилам,
сердце в наши будни влюблено.
Пусть во всем, что сделано моими
твердыми ладонями, живет
душу озаряющее имя,
знамя поколенья — патриот!

В зале стояла тишина. Может, ждали от меня новых стихов?.. Рядом со мной оказался Ваня Звоников и великодушно объявил:

— Для такого дела я разрешаю еще двадцать минут!

— Нет уж, давай отложим этот разговор до следующей субботы, чтобы не оказаться у тебя в долгу!

В зале опять загыкали…

В фойе ко мне подошел Томышев:

— Спасибо, моряк! Спас хорошего поэта… А что со Светланой? Не больна ли?

— Нн-не знаю…

— Вот что, моряк…

— Не надо так, Николай Николаевич, я теперь сухопутный…

— Хорошо, не буду! Я просто хотел сказать тебе, что через неделю комсомольское отчетное, будем тебя рекомендовать… Разговор-то наш не забыл?

— Нет.

— Ну добро! Ты зайдешь ко мне еще обязательно!..

В читалке за картотечным столиком сидела Светлана, молчаливая, отрешенная.

— Что случилось, Свет?

— Ты… проводишь меня… сегодня?

— О чем ты говоришь!.. Случилось что?

Она встала:

— Пойдем…

…Шли молча. Луны не было. Я знал, что она зашла, что уже поздно, но хотелось, чтобы она была, хотелось видеть лицо Светланы…

И не было слов. Лишь недоброе предчувствие сжимало горло, да худенькое плечико Светланы под моей шершавой ладонью. А вот и ее дом. Я остановился.

— Пойдем дальше! — тихо сказала она. — К тебе пойдем…

— Да ты что, Свет? — у меня почти пропал голос.

Но она уже решительно шагнула вперед, чуть ли не силой увлекая меня за собой.

— Свет, а Свет, может, отец что? Может… Ленка?

Она вздрогнула, но промолчала. Еще через несколько шагов спросила:

— Ты один… дома живешь?

— Ну ты же знаешь…

Опять шли молча. У меня до боли обострился слух, но я слышал только верещанье сверчков, оглушающе-громкое…

…У своих ворот я попытался остановиться, но она сама открыла калитку.

Зашли в комнату, в темноту — она вдруг положила мне руки на плечи, плотно придвинулась ко мне, вздрагивая плечами, коленями, животом, вся теплая, немыслимо кровная, родная… Я обомлел под мягкими толчками ее слабых грудей, я знал, что она сейчас уйдет. И вдруг почувствовал, что у меня на груди взмокла рубашка от ее слез, горячо прилипла к телу — чуть оторвав ее от себя, я стал срывать губами солоноватые капельки неупавших слезинок.

— Понимаешь, отец… он ненавидит тебя! Он… А тут еще эта… твоя… его…

Она опять замолчала, потом резко шагнула назад. Я не видел — чувствовал, что она прошла и села на кровать, услышал, как скрипнули пружины. Сказала, как позвала:

— Ну и пусть… Ты где?

Меня качнуло, а может, я просто вздохнул. Темнота была густа, и в этой темноте а не стоял — висел в воздухе, расплывался, заполняя собой горенку от пола до потолка. В ушах позванивало, во рту было сухо.

— Слушай, Свет… Она не моя давно!.. А Басов… Трудно ему, понимаешь?

— Где ты?

— Слушай… А я знаю, как ты сейчас сидишь!

— Знаешь?! Ничего ты… не знаешь! Иди сюда…

Я сделал несколько неверных шагов, неуклюже примостился рядом. Она по-детски обвила мою шею ладонями:

— Мне тебя… поцеловать хочется…

Я почувствовал, что улыбнулся глупой, мальчишеской улыбкой. Я даже испугался: слишком все просто у меня получалось.

— Нет, нет, Светка… Ты мне ничем не обязана… — И тут же ощутил прикосновение ее губ у себя на щеке…

Потом уж я был не в силах справиться с собой — у меня закружилась голова от близости ее, от губ ее… Показалось, что я ждал этого мгновенья целую вечность и знал, что мне все равно не справиться с собой…

Я стал целовать ее по-мужски сильно, настойчиво, прямо в губы. Я ни о чем не думал. Лишь целовал непрерывно, повторяя только ее имя: Светланка, Светка, Светланочка…

Я положил ее на кровать, что-то пытался делать с ее одеждой: руки не слушались. Она молчала, покорная и тихая…

И вдруг я крепко зажмурился и увидел лес, солнечный ветер в листьях, свою луговину и как она уходила куда-то от этого леса и зелени…

Я поднял ее на руках, закружил в темноте по комнате, натыкаясь на стулья… А потом снова положил на кровать. И слабый, неожиданный стон словно пробудил ее, и она резко оттолкнула меня, мои руки, такие нахальные. И уж хрипло и властно потребовала:

— Свет! Свет же!..

И когда я включил его, она сидела, забившись в угол кровати, вся дрожала и умоляюще, но все так же властно шептала:

— Не сегодня… Не сейчас… Не надо!..