Высокий Утес (СИ)

Да, я потом это самое жилище утратил. Спал некоторое время у типи Жеребенка. По утрам меня встречала его довольная ухмылка. Меня это задевало, гневило, но что я теперь мог поделать? Я вновь стал самым обычным рабом. За те дерзкие слова, что я позволял себе раньше, сын вождя на мне отыгрался. Бил почем зря, будил хорошеньким пинком по затылку, нередко покрывал благим матом, подчерпнутым, несомненно, у бледнолицых. Но со временем ему это надоело. К тому же, я, немыслимым для него образом, обзавелся подстилкой из оленьей шкуры. В один из дней я сумел совместить свои обязанности с охотой на дикую олениху. Маленького Жеребенка это очень взбесило. Он велел мне убираться, а шкуру отобрал. Хотелось дать ему в нос и, клянусь святыми угодниками, я бы сделал это. Но, хвала Великому Духу, удержался. Попросить добытую своими руками шкуру обратно я не рискнул. Любой мальчик-кайова на моем месте послал бы сына вождя куда подальше и отобрал бы шкуру, так как имел на это право. А индейцы право собственности ценят, пожалуй, так же, как и свободу, и не важно, чей ты сын. Но я больше не кайова. И осознавать это в тот момент было прискорбно.

Я довольно долго искал себе другое место. Высокий Утес, заметив это, любезно отвел меня кое-куда. Лагеря аборигенов похвастать приятными запахами, увы, не могут. Но, не взирая даже на то, что за месяцы, проведенные там, я к этому привык, такого я не ожидал. Индейцы любят держать собак. Когда-то давным-давно эти животные верно служили им, безропотно перевозя поклажу на своих спинах. Затем появились лошади, и дикари посчитали их весьма щедрым подарком Создателя и прекрасной заменой собакам. Но, все же, этих обаятельных зверушек, что были им лучшими друзьями многие столетия, не забыли. Так вот, вождь привел меня в место, где псы испражнялись. Уж не знаю, как кайовам удалось научить животных срать в положенном месте. Я слыхивал, что каранкава в дрессировке этих созданий большие умельцы. Но чтоб кайова.... Хотя в ту минуту меня это не волновало. Теперь я должен засыпать под запахи собачьего дерьма. От одной этой мысли становилось не по себе. Но, понятное дело, сделать я ничего не мог. За ночь я пропитывался запашком насквозь, приходилось вставать раньше, чем другим пленникам, и спешить к реке, искупаться. По утрам вода в ней была ледяной, но, опять же, что я мог поделать? Абсолютно ничего.

На мое удивление, Дик и Саймон стали теперь относится ко мне иначе. Они, конечно, позлорадствовали, куда уж без этого. Но потом их отношение ко мне изменилось. Думаю, во многом благодаря тому, как надо мной издевались краснокожие. Маленький Жеребенок о порче имущества больше не беспокоился. Я должен был исполнять приказы любого жителя деревни, невзирая на возраст. Детишки этим пользовались. Передать словами невозможно, сколь гадкое чувство посещает тебя, когда пятилетний сосунок, с победным видом глядя на тебя, как на тупую скотину, велит убрать за собой, скажем, переваренную пищу. В каком-то смысле, а может быть, и в самом прямом, я стал унитазом. Ценю это изобретение, но быть им мне никогда не хотелось.

Хозяев было несчетное множество, как и запросов, обязательных для выполнения. Спать я ложился в полночь. Точнее, валился с ног. Пару раз нечаянно измазал волосы в фекалиях. Был истощен, не понимал, что делаю. Сравнение с представительницами древнейшей профессии на ум приходило само, от чего чувствовал я себя еще более жутко.

Парни это, конечно, заметили. Как бы прежде они ко мне не относились, я был белым. И они тоже. Саймон даже предложил мне свою оленью шкуру, сказав, что раздобудет новую. Им охотиться не запрещалось, разумеется, под надзором. Каждое утро, направляясь к реке, я прятал в густых зарослях эту шкуру. Боялся, что и ее у меня отнимут. Шкура эта все время оставалась незамеченной.

Ложился я позже всех, а просыпался раньше. Мое здоровье никого не заботило. Со временем, я и сам стал относиться к себе, как к предмету. Должно быть, превратился в белого ниггера. Мне уже было наплевать на себя и на весь этот мир. Я считал, что удача улыбается мне, когда удается засунуть в рот мелкий кусок мяса раз в несколько дней. При этом постоянно приходилось заниматься изнурительным трудом. Хотелось просто поспать. Затем, весьма часто, стали посещать мысли о самоубийстве. Это казалось самым простым выходом из сложившегося положения. Правильно перерезать вены я сумел бы. Скребок для выделки шкур можно было позаимствовать у кого-то из ребят. Мне доверять такую вещь дикари не решались. Да и шкуры я не выделывал, занимаясь куда более унизительными делами. Да, наставленный мисс МакКинг на путь добрый, я понимал, что поступлю неправильно и сделаю величайшее преступление против Бога и его творения. Но терпеть этот, безо всяких преувеличений, ад было невозможно. И, все же, жизнь я очень любил, а потому колебался, не принимая окончательного решения переступить черту, за которой жил-поживал прекрасный мир духов.