Высоко над страхом

Лида как зачарованная смотрела, как Корсаков заканчивает разговор, отключает телефон, убирает его в карман. В движениях его рук была такая выверенная неспешная четкость, что ими нельзя было не любоваться. Они были при этом еще и очень чувственные, эти движения. В том, как он большим пальцем касался красной кнопки отбоя вызова, было столько сексуальности, что Лида невольно сглотнула.

Никогда ни один мужчина не вызывал у нее столь открытого эротического влечения. Он ей нравился так, что немел кончик носа.

«Наверное, я падшая женщина, — с ужасом думала Лида, ощущая, как жар, зарождающийся в ней, когда она смотрела на его руки, распространяется вниз по телу густой, будто масляной волной. — Мы со Славкой развелись летом, у меня почти полгода не было мужчины, и я готова кинуться на первого встречного, только по той причине, что мой организм испытывает сексуальный голод. Господи, боже ты мой. Но я же не животное. Я человек. Я могу контролировать свои желания. И уж тем более нельзя, чтобы Иван догадался, какие чувства во мне вызывает. Это будет совсем стыдно. В моем положении нельзя себе позволить быть жалкой. А я со своим интересом к такому мужчине несомненно буду выглядеть так. Вокруг него такие женщины. Я мизинца их не стою вместе со своими дешевыми джинсами и сомнительными прелестями. Может быть, он даже меня приголубит. Из жалости. Но я же не смогу жить после этого. Что угодно. Отрицание. Отвращение. Удивление. Только не жалость».

Не подозревающий ничего о ее мыслях Иван вдруг сделал большой шаг в ее сторону. Он выглядел как человек, который на что-то решился. Понять бы еще, на что именно. Лида даже не успела пискнуть, как очутилась в его объятиях. Крепких, обстоятельных, но в то же время удивительно нежных. Она ткнулась своим похолодевшим носом в его широкую грудь и застыла, прислушиваясь то ли к собственным ощущениям, то ли к неспешным ударам его сердца.

Ее собственное сердце пустилось в галоп, будто убегая от ровного биения, доносившегося из чужой грудной клетки. Смешно это — сердце заперто в клетку. И никогда-никогда не выйдет на свободу. И зря оно, глупое, так торопится, ему все равно не убежать. У Лиды неожиданно сильно закружилась голова. Вот несколько дней после курса капельниц, которые она прокапала себе, выводя отраву из организма, не кружилась, и вот, пожалуйста. Может быть, любовь — это тоже отрава? И существует ли капельница, которая способна обезвредить ее действие?

Лида запрокинула голову и всмотрелась в его смуглое лицо. Ее невероятный сосед улыбался. Не жалостливо, не сочувственно, а очень по-доброму. Он смотрел на нее сверху вниз, и отчего-то ему очень нравилось то, что он видел.

— Ваня, — пискнула она, но Иван решительно наклонился и закрыл ей рот нежным поцелуем, который пришелся в уголок беззащитных губ, уже не покрытый болезненной коростой. Губы были мягкие и податливые.

Будто бы убедившись в том, что она не протестует, Корсаков снова поцеловал ее, на этот раз уже более крепко и требовательно. Лида приоткрыла рот, пропуская его внутрь, и даже не думая протестовать.

Ее ответное движение приободрило Ивана. Теперь он целовал ее настойчиво, на правах первооткрывателя, нашедшего новую землю и уверенного в том, что теперь он станет полноценным хозяином этой обетованной земли.

Вихрь чувств, вызванный этим поцелуем, был так силен, что у Лиды подкосились ноги. Она вцепилась Ивану в плечи и повисла на нем, как безвольная кукла, которую в любую минуту может оторвать и унести прочь ветер.

Корсаков скорее расстался бы с жизнью, чем позволил бы кому-то отобрать у него Лиду. Это была его женщина. Совсем его. Никогда раньше он не встречал такого физиологического совпадения с кем-либо. Она была его на запах, на вкус, на прикосновение шелковых волос, падающих ему на лицо. Он пил ее дыхание, напоминающее ему летнюю утреннюю росу на траве. И, пропитываясь им, становился сильнее, мощнее, защищеннее от жизненных бед и невзгод.

Он застонал, чувствуя в себе зарождающуюся мощь, позволяющую свернуть горы. Он победитель, герой, чудо-великан, волшебник, которому все по плечу. Ничего не существовало сейчас, кроме этого хрупкого тела, с которым он мог делать все, что захочет, потому что оно принадлежало ему. Только ему. Он это чувствовал.

Иван подхватил Лиду на руки и шагнул в сторону старенького дивана, который за последние лет тридцать вряд ли испытывал что-то подобное тому, что сейчас должно было произойти. Она не сопротивлялась, наоборот, поощряла каждое его движение, полностью смирившись с происходящим. Хотя нет, она не смирялась, она подталкивала Ивана идти дальше, полностью разделяя бушующее в нем желание. Эта женщина была как летний дождь в разгар невыносимого зноя, и ее бывший муж был просто больной, что добровольно отпустил от себя такое сокровище. Впрочем, ему Иван сейчас был страшно благодарен.