Высокое Искусство

— И однажды я задумался, какой ювелир более достоин восхищения. Тот, что взял бесскверный камень и мастерски огранил его, заключил в ажурное золото? Или тот, кто сделал просто хороший перстень из мутного стекла и меди, потому что не было под рукой ни злата, ни камня? Что более высоко в глазах Пантократора, преумножение степени совершенства или создание чего-то прекрасного из дрянной пустоты? Я роптал на жестокую судьбу и слишком поздно понял, что именно это нелепое, бесполезное создание — суть величайший дар. Настоящее, завершающее испытание моей жизни. Она мое последнее служение Àrd-Ealain, Высокому Искусству.

— Судя по тому, что я знаю, ты провалил свое испытание. Девка чему-то научилась, но мало и плохо.

— Увы. Я учил ее не столь хорошо как мог бы, потому что был слеп, глух и не понял, сколь щедр оказался Пантократор. Я не отверг Его дар, однако не проявил должного усердия. Теперь Вэндера пойдет своим путем, обретет новых наставников, продолжит совершенствование…

Чертежник сам шагнул вперед, без дрожи глянул в кровавые глаза ведьмы.

— Но дворец будущего мастерства она построит на фундаменте, что заложил я.

— Не думаю, — покачала головой воинствующая колдунья. — Но сейчас это не важно. Скажи, где найти Искру, и я дам все, что захочешь.

— У тебя нет ничего для меня. Покойникам не нужно золото и мирские удовольствия. А вернуть мне силу и молодость ты не в силах.

— Вернуть твою молодость невозможно, это так. Но прибавить здоровья, изгнать хворь, что гложет нутро — вполне.

— Забудь лицо матери, обглодай кости отца, продай своих детей! — ответил Чертежник старинным проклятием.

— У меня было много матерей, немудрено забыть их лица. Так бывает, когда растешь в борделе. Что же до отца… — безумная ухмылка исказила черты лица колдуньи. — Ты даже не представляешь, как близок к истине. Ведь именно кровный отец стал моим первым фехтмейстером. И да, ты прав, языки стариков горчат. Даже если вымочить их в сладком маринаде.

Чертежник помолчал, он выглядел смертельно уставшим и слабым, казалось, мастер готов упасть от легкого сквозняка.

— Что ж, похоже, так мы успеха не добьемся, — с кажущейся искренностью вздохнула красноглазая. — Остается прибегнуть к верному, испытанному способу. Я не хотела начинать с него, в знак уважения. Все-таки мы оба служим искусству погибели, хоть и по-разному. Но ты выбрал свой удел.

— Неужели пытки? — Чертежник саркастично улыбнулся, с видимым усилием, губы его посинели. — Уже пять лет меня день за днем пожирает собственная утроба. Думаешь, я буду впечатлен твоими потугами?

— О, старик, ты, в самом деле, удивишься, сколь многое я открою тебе в науке боли!

Красноглазая подняла руку. Бандиты привычно изготовились к привычной работе — хватать, держать, мучить.

— Наука… боли… — прокашлял Фигуэредо. — Как забавно. Ведь… мои слова…

— Что за… — ведьма умолкла, всмотрелась в мутные глаза фехтмейстера, схватила его запястье, слабое и безвольное. — Ах ты, тварь!!!

Чертежник начал падать, словно марионетка, у которой перерезали нити. Ведьма с легкостью и нечеловеческой силой подхватила мастера, с ее пальцев сорвались зеленоватые огоньки, заплясали на груди и животе умирающего.

— Не вздумай подохнуть! — прорычала женщина. — Рано! Только не теперь!!!

Из руки фехтмейстера выпал стилет, который Чертежник вонзил себе в живот, когда услышал скрежет открывающегося сам собою замка. Когда прочитал в шагах ведьмовских подручных скорую, неизбежную судьбу. Только великий знаток смерти мог нанести сам себе рану, которая была смертельна и в то же время выпустила наружу от силы пару красных капель. Узкий клинок не оставил видимых следов на одежде. Минута за минутой, пока шел разговор, внутреннее кровотечение убивало, точнее, добивало старого мастера. Ирония судьбы, которую оценила бы Елена, узнай она об этом, ведь схожее ранение погубило Шену.

— Если ты… столь хороша… верни меня… с того света, — прошептал Фигуэредо с большими расстановками, задыхаясь. — Но ты не сможешь… Теперь это мир людей… а не магов.

Ведьма ревела от ярости, неконтролируемого бешенства, щедро тратила силу, стараясь хоть немного удержать самоубийцу на пороге жизни. Уголовное «мясо» жалось в тенях по углам, пытаясь сообразить, а вообще стоит ли золото волшебной жути, не пора ли задуматься о душе и свалить, пока не поздно.

— Она только начала свой путь, но я вижу, Смерть уже любит ее, — очень внятно, с триумфом выговорил фехтмейстер. — Другой наставник выучит ее лучше меня. И когда-нибудь…

Кровавые пузыри выступили на посиневших губах, предсмертные судороги скрючили руки мастера. Но Фигуэредо сумел закончить фразу на последнем в своей жизни выдохе:

— Она придет за тобой.

Ведьма отшвырнула труп с такой силой, что он перевернул щиты с рисунками и упал на холодные камни, словно ворох тряпья. Женщина постояла немного, разминая пальцы. Бандиты молчали, боясь даже громко вздохнуть.

— Итак, уже две промашки, — пробормотала себе под нос зловещая фигура с мечом. — Не дом. Не зал. Значит, пора навестить свинью с желудями.