Высокое окно

— Дайте ваш домашний адрес, — сказал Бриз мне вдогонку.

Переписал его и мрачно сказал:

— Идите. Из города не выезжать. Нам понадобятся ваши показания — возможно, сегодня же вечером.

Я вышел. На площадке стояли два полицейских в форме. Дверь напротив была открыта: в квартире до сих пор снимали отпечатки пальцев. Внизу, в противоположных концах коридора, маячило еще двое полицейских. Рыжего не было. Я вышел на улицу. От тротуара отъезжала «скорая помощь». По обеим сторонам улицы собралась кучка людей — меньше, чем бывает обычно в таких случаях.

Я пошел по тротуару. Какой-то тип схватил меня за плечо и спросил:

— Что там стряслось, приятель?

Не ответив и даже не посмотрев на него, я стряхнул его руку и пошел к машине.

12

Было без четверти семь, когда я ввалился к себе в контору, щелкнул выключателем и подобрал с пола листок бумаги. Извещение с почты о том, что на мое имя пришла посылка, которую по моему звонку доставят в любое время дня и ночи. Я положил извещение на стол, стянул пиджак и открыл окна. Вынул из нижнего ящика початую бутылку и отхлебнул из нее, задержав виски на языке. Потом, держа холодную бутылку за горлышко, сел и представил себя в роли полицейского сыщика: не надо волноваться, даже если нашел гору трупов; не надо украдкой протирать ручки дверей; не надо каждый раз прикидывать, когда говорить, не навредив при этом клиенту, а когда молчать, не навредив еще больше себе самому. Нет, такая работа не по мне.

Я придвинул к себе телефон, взглянул на номер извещения и позвонил на почту. Мне ответили, что могут принести посылку сейчас же. Я сказал, что буду ждать.

Смеркалось. Гул транспорта немного стих, в еще не успевшем остыть воздухе стоял тяжелый, привычный для вечернего часа запах пыли, выхлопных газов, раскаленных за день стен и тротуаров; из тысячи ресторанов тянуло пищей, а из городских кварталов, раскинувшихся на холмах над Голливудом, доносился — если у вас нюх ищейки — тот особенный кошачий запах, каким пахнут эвкалипты в жаркую пору.

Я сидел и курил. Минут через десять в дверь постучали, вошел мальчик в форменной фуражке, я расписался, и он вручил мне небольшой квадратный сверток размером с ладонь, а то и меньше. Я дал мальчику десять центов и слышал, как он насвистывает, возвращаясь к лифтам.

На ярлыке чернилами аккуратно выведены мое имя и адрес. Буквы печатные, крупные и тоньше типографского шрифта. Я срезал ярлык и развернул оберточную бумагу. Внутри дешевая, обклеенная бумагой картонная коробочка с фиолетовым штемпелем: «Сделано в Японии». Такие коробки обычно покупают в японских лавках и держат в них какого-нибудь резного зверька или небольшой нефрит. Крышка прилегала плотно. Я снял ее и увидел папиросную бумагу и вату.

Под бумагой лежала золотая монета размером в полдоллара, новенькая и блестящая, как будто только что отчеканена.

На лицевой стороне изображен орел с распростертыми крыльями, гербом на груди и инициалами Э. Б., выбитыми на левом крыле. По кругу — облицовка, а между облицовкой и гладким литым обрезом надпись: Е pluribus unum.[1] Внизу дата — 1787.

Я перевернул монету на ладони. Она была тяжелая и холодная, и ладонь под ней вспотела. На оборотной стороне выбиты солнце, встающее или заходящее за остроконечной вершиной горы; двойной круг, напоминающий венок из дубовых листьев, и опять латинская надпись: Nova Eboraca, Columbia. Excelsior.[2] Внизу, буквами поменьше, имя — Брешер.

Я держал в руке дублон Брешера.

Ни в коробке, ни в бумаге, ни на бумаге больше ничего не было. Надпись от руки на ярлыке ничего мне не говорила. С таким почерком я не знал никого.

Я взял пустой кисет, наполнил его до половины табаком, завернул монету в папиросную бумагу, перетянул сверток резинкой, положил его в кисет и сверху присыпал еще табака. Задернул на кисете молнию и опустил его в карман. Потом запер в шкаф оберточную бумагу, бечевку, коробку и ярлык, опять сел за стол и набрал номер Морнингстара. Ждал, сосчитал восемь гудков, но никто не подходил. Этого я никак не ожидал. Положил трубку, стал искать по Справочнику домашний телефон перекупщика и обнаружил, что ни в Лос-Анджелесе, ни в пригородах Морнингстар не числится.

Вынул из ящика кобуру на ремне, перекинул ее через плечо, вставил в нее автоматический кольт 32-го калибра, надел шляпу и пиджак, опять закрыл окна, убрал виски, выключил свет и только взялся за ручку двери, как зазвонил телефон.

Звонок как звонок, но мне почему-то он показался зловещим. Я замер на месте, напрягся, на губах застыло подобие улыбки. За закрытыми окнами мерцали неоновые огни. Воздух совершенно неподвижен. В коридоре тишина. А в темноте надрывается телефон.

Я вернулся к столу, облокотился на него и взял трубку. Раздался щелчок, потом треск, и все смолкло. Я нажал на рычаг и застыл в темноте, перегнувшись через стол, держа аппарат одной рукой и прижимая кнопку звонка другой. Сам не знаю, чего я ждал.

Телефон зазвонил опять. Я издал горлом какой-то странный звук и приложил трубку к уху, не говоря ни слова.