Высокое поле

Зал, почувствовав недоброе, — то, что интересный бой может так несправедливо закончиться и победу, ввиду травмы Вадима, могут присудить бритому, — зашумел, заволновался, засвистел.

Главный судья приподнял брови, повернулся к Вязову:

— Травма…

— Пустяки! Я бы разрешил заключительный раунд: финал все же…

И бой возобновился.

Еще звуки гонга плыли в воздухе, а бритый уже был зажат в своем синем углу. Он получил несколько сильных ударов снизу в голову и корпус. Было очевидно, что, ошарашенный этим натиском, он еще не решил, продолжать ли бой на ближней дистанции или снова, как в первом раунде, постараться навязать дальнюю… Но он уже не мог выбирать. Сильные короткие удары — боковые и снизу — все чаще и чаще достигали цели, обрабатывая бритого. Вот он вырвался из угла, но, прижатый к канатам, ушел в глухую защиту. Вот он на секунду открылся в ударе, но тут же получил сильный встречный в челюсть.

— Держи его на ближней! — орали Вадиму.

— Кончай по-вязовски!

— Уходи на дальнюю! — советовали болельщики бритого.

«Эх, оборвать бы надо порезче!» — крякнул Вязов по поводу неплохого бокового удара Вадима слева.

Вязов вспомнил, как он учил сына именно этому удару. «Юра его сейчас припечатал бы…» — с болью и гордостью вошла в него непрошеная мысль. Опять закололо в носу. Он полез за платком, но в это время Вадим на ринге, приняв тяжелый, отчаянный удар противника на плечо, ушел от правого с апперкотом в подбородок и в тот же миг нанес второй, неожиданный и резкий удар. Бритый упал.

Судья открыл счет, а через десять секунд зал ревел от восторга, кое-где свистели.

Судья подозвал Вадима и поднял его руку.

3

С соревнования Вязов вышел растроганный, размягченный. Продуктовую сумку он забыл за батареей, но в тот момент, когда он о ней вспомнил, его окружили ребята — те самые, что ехали с ним в трамвае. Они смущенно мялись и непривычно произносили слова извинения.

— Пустяки, ребята. Ничего… Пустяки.

И только он это сказал, как сразу посыпались десятки вопросов о том времени, когда он выступал на большом ринге, о боксерах, его товарищах, и конечно, о том, сколько у него медалей. Вязов был не из разговорчивых, но сегодня говорил охотно и обо всем, что помнил из тех довоенных лет. Как-то незаметно доехали до его остановки и все вышли вместе с ним, а потом отправились на квартиру смотреть реликвии Вязова.

Жена удивилась, но приняла всех достойно. Только один раз покосилась на синяк и чуть оплывший глаз Вадима и неодобрительно покачала головой.

— Из этого парня толк выйдет, — ответил на ее взгляд Вязов.

— А где картошка? — спросила она.

— Какая там картошка! — поморщился Вязов. — Достань-ка шкатулку с медалями: у меня с ребятами разговор будет!

ЧУДО Рассказ

Танечку привезли еще по снегу, но пока она привыкала к новому месту, тоскуя по маме, в окошко комнаты, где бабушка каждый вечер делала ей постельку, уж заглянула весна. Почернела в деревне дорога, с крыши потянулись и вскоре иссякли сосульки, а в середине белого поля и у стены сарая показалась земля. Дни стали длинные, радостные, а когда на березе заскворчали черные, как самоварные угли, птицы, Танечка стала выходить на улицу одна и подолгу играть у вытаявших дров. В первый же день она с удивлением заметила, что деревья, дома, сараи и вся деревня, еще недавно тонувшие в снегу, вдруг открылись со всех сторон и стали выше.

В полдень приходил веселый дядя Гриша, от которого вкусно пахло кузницей, брал на руки легкую, как сушка, племянницу и нес домой обедать. А за столом бабушка неизменно говорила ей одно и то же:

— Ешь, дитятко. Ешь. Ты у нас на молоке да на меде подымешься, что на дрожжах, вот-а! У тебя не только до свадьбы — до школы все пройдет, и никаких докторов не надо. Проку-то в докторах! Петушатся один перед одним — и только. А мы тебя и без них. Вот-а…

— Точно! — поддакивал в таких случаях дядя Гриша и дотрагивался до девочки одним пальцем, будто боялся уронить ее со стула.

Дядя Гриша был так же добр, как и бабушка, и потому было удивительно, что он часто спорит с ней, обещая, как только посадит картошку, уехать в город, где жизнь веселей.

— Курс на город! — по-флотски заканчивал он разговор и рубил ребром ладони по столу.

Бабушка соглашалась с ним, но всякий раз спрашивала:

— А как же я? Пятеро упорхнули, а теперь и ты? Ну, да что уж! Молодым — свое. Только там без оглядки-то не женись, а то намучаешься, — однажды заметила бабушка и торопливо погладила Танечку по голове.

Девочка по-прежнему была тоненькой, бледной, плохо ела и плакала во сне. Иногда она играла с подружками из деревни, невесомо прыгала со скакалкой и была в своей желтой кофточке похожа на слабого недельного цыпленка.