Высота

Грузчицы нагружали тачки цементом, и он, как обычно, курился над лопатами легкими пепельными облачками, тут же оседающими.

Флаг на башенном кране вел себя совсем спокойно.

Заводские дымы, отягощенные копотью, неторопливо тянулись на восток.

Как быстро и незаметно утих ветер!

Где-то высоко вспыхнула первая звезда электросварки, пониже — вторая, и скоро лазурное созвездие заискрилось на нескольких поясах.

С каупера донеслась дробь молотка.

Карпухин, Баграт, а за ними и Катя повернули головы на звук. Первому молотку отозвались еще несколько, будто все клепальщики только и ждали этого сигнала.

— И нам пора. — Карпухин повернулся, собрался уходить, но неожиданно столкнулся с Терновым.

Судя по встревоженному лицу, Терновой уже знал о событиях сегодняшнего утра.

— Ты что тут делаешь, Захар Захарыч? В монтажники записался?

Карпухин ничего не ответил. Терновой вопросительно посмотрел на Гладких. А тот поднял упавший сверху, во время бури, фанерный щит «Ни минуты простоя на домне „Уралстроя!“» и поспешил с ним — от греха подальше — к лестнице.

— Нас, Иван Иваныч, ветер с каупера прогнал, — объяснил Карпухин, с усмешкой взглянув вслед Гладких. — Мы внизу стояли, когда эта веселая заварушка началась.

— Внизу, внизу… На домне-то как вы очутились?

— А это, — объяснил Карпухин, — когда товарищ Токмаков пригласил коммунистов вперед.

Терновой повернулся к Баграту.

— Разве вы коммунист?

— Пока беспартийный. Но в данном случае… Терновой вспомнил:

— Тот самый Андриасов, которого мы к Захару Захарычу определили?

Баграт стал по команде «смирно», отчего его могучие плечи и грудь стали еще внушительнее, и отчеканил:

— Так точно, товарищ гвардии подполковник!

— Осведомленный народ!

— У нас на кауперах, Иван Иваныч, все известно, — сказал Карпухин. — Получше, чем в отделе кадров. Они там уткнутся носом в анкету — и все. А нам сверху все видно, как на ладони. Оттуда, с верхотурья, каждого начальника видать, что он из себя представляет. Кто без толку носится, кричит про свою ответственность… А кто действительно темпами командует. Сверху все видно…

— Знаешь, Захар Захарыч, свысока на людей смотреть отовсюду плохо: и из канцелярского кресла, и с твоего верхотурья.

— Ну, мы пошли, Иван Иваныч, — надулся Карпухин. — Катя, опаздываем!

Следом за Карпухиным, Багратом и Катей, которая все оглядывалась на Пасечника, ушел, торопясь в редакцию Нежданов.

Токмаков осмотрелся — остались только свои: Матвеев, машинист крана, монтажники из бригад Вадима и Пасечника, лебедчики, такелажники.

— Почему сегодня такой подъем затеяли? — строго спросил Терновой. — Вы же знали сводку погоды, товарищ Токмаков?

— Сводки я не знал.

— Как же не поинтересовались? Погоды нам вчера не обещали. Наоборот, бурей пугали. Какой же холодный сапожник распорядился подымать царгу?

Матвеев попытался влезть в разговор:

— Если разобраться, так…

— Я поднял царгу, — перебил его Токмаков и процедил сквозь зубы: — График есть график. Не срывать же график!

— А если бы царга сорвалась?

— Я сделал перестроповку. Взял трос с запасом прочности в десять раз. Вместо дюйма — дюйм с четвертью, — Но вы же силу ветра не знали?

Токмаков потер лоб.

— О чем теперь говорить? Ведь подняли?

— Вы думаете, победителей не судят? Нам важна не только сама победа, но и какой ценой она добыта. Ее себестоимость!

Терновой быстро зашагал прочь, с усилием опираясь на палку и хромая больше, чем обычно.

Матвеев с состраданием посмотрел на помрачневшего Токмакова.

— Что же, Константин Максимыч, получается? Старший прораб там рапортует Дымову, а мы тут отдуваемся? Выходит, Дерябину — коврижки, нам с вами — шишки?

— Ты что-то расхрабрился без начальства. Пора за работу.

Токмаков взглянул на спокойное небо, на тихий флажок наверху и голосом, неожиданно громким и резким, голосом, который ему самому казался каким-то чужим, но был отлично знаком монтажникам, отдал приказ готовиться к новому подъему.

13

— Товарищ Токмаков, прошу!

Терновой стоял на пороге кабинета, широко распахнув дверь.

Сколько Токмаков помнит, в этой приемной всегда многолюдно. А сегодня народу особенно много, — через полчаса начнется заседание бюро.

Токмаков пришел раньше назначенного времени. Он сидел в приемной и ломал себе голову: зачем его вызвал Терновой? Может, собрались судить победители? А за что? За то, что он выполнил приказ старшего прораба?

Матвеев, конечно, сказал бы Терновому: «Мы — люди маленькие, Дерябин приказал». Но Токмаков помнил, как крикнул Пасечнику: «Мой приказ!» Да, он сам готов за все отвечать. Приказ есть приказ — так его воспитал фронт.

Токмаков с досадой подумал, что только вчера он собирался идти в партком к Терновому как к близкому человеку, посоветоваться с ним о намерении остаться в Каменогорске, а сейчас пришел к Терновому как к судье, хотя и не чувствует за собой никакой вины.

Теперь, пожалуй, не скажешь Терновому, что эта домна — последняя. Ведь не поймет он, почему Токмаков решил навсегда покончить с кочевьем. Еще, чего доброго, подумает — испугался бури, испугался ответственности.