Высоцкий

Вот и кущи-сады, в коих прорва мороженых яблок…
Но сады сторожат — и убит я без промаха в лоб.

Смерть отрицает саму себя. Если тебя смерть не принимает — то что же остается?

И погнал я коней прочь от мест этих гиблых и зяблых, —
Кони просят овсу, но и я закусил удила.
Вдоль обрыва с кнутом по-над пропастью пазуху яблок
Для тебя я везу: ты меня и из рая ждала!

Кто ждет райских яблок от него — Марина ли, Оксана? Да нет, это «ты» означает женщину по имени Жизнь, с которой отнюдь не до конца выяснены отношения.

Однажды сидят они у Вадима, и Высоцкий сообщает, что его утвердили на роль Дон Гуана. Туманов, конечно, обрадовался, но почему бы друга не подразнить?

— Какой из тебя Дон Жуан? Он же высокий, красивый. А ты?

При встрече присутствует симпатичный паренек из тумановской артели, заглянувший сюда по делу. Так он за Высоцкого вступается:

— Вадим Иванович, нигде не сказано, что Дон Жуан очень красивый. Он просто неотразим для женщин.

— Да, точно, он не был красивым. Не в красоте дело! Он неотразим потому, что любит женщин! Это моя роль, я хорошо сыграю, вот увидишь, Вадим!

А еще во время той встречи Вадим говорит:

— Послушай песню. — И, обращаясь к пареньку: — Витя, спой про Ленина.

Тот берет гитару и напевает текст, который Высоцкий, может быть, даже и слышал прежде: «Любовь к Добру сынам дворян жгла сердце в снах, / А Герцен спал, не ведая про зло… / Но декабристы разбудили Герцена. / Он недоспал. Отсюда все пошло…»

Что ж, «сердце в снах — Герцена» — рифма недурная. Да и кураж есть, особенно в кульминационной строфе: «Все обойтись могло с теченьем времени. / В порядок мог втянуться русский быт… / Какая сука разбудила Ленина? / Кому мешало, что ребенок спит?» Нормально, но не более.

А, это Наум Коржавин сочинил. Между прочим, он приходил на концерт Высоцкого в Бостоне. Высоцкий передал ему привет от Юры Карякина, который их и познакомил в свое время в Москве.

— Что скажешь? — спрашивает Вадим после того, как песенка допета.

— Ну, если бы я писал о политике, я бы лучше написал. Я бы мог такое написать… Но, понимаешь, песня должна быть многозначной. Вообще искусство не должно быть лозунгом. Оно как жизнь, всё сложнее…

Да, всё сложнее. И то, что делает Высоцкий, на самом деле не проще, а сложнее, чем так называемая профессиональная поэзия — что советская, что антисоветская. И вот если бы какой-то независимый компетентный эксперт без всяких там амбиций, без ревности и без зависти, без оговорок насчет «песенной формы» объективно подтвердил: да, написанное Высоцким — факт поэзии, факт подлинной литературы… Может быть, хватило бы тогда воздуха, чтобы жить дальше.

Стих и проза

«Они сошлись: волна и камень, / Стихи и проза, лед и пламень…» Редко кто задумывается о бездне смысла, заложенного в этих часто повторяемых пушкинских строках. Между тем Стих и Проза — главные герои литературной истории. Это две стихии, два божества, которые то враждуют, то мирятся, то расходятся в разные стороны, то переплетаются и взаимодействуют. Отношения между ними не менее значимы для литературы в целом, чем связь литературы с жизнью, с социальной действительностью. А можно посмотреть на проблему и так: процесс взаимодействия стиха и прозы перекликается с процессами социальными, духовными, нравственными.

Это хорошо понимали в пушкинские времена. Тогда писатели не склонны были рассуждать об «идейности», «гражданственности», «духовности» и прочих абстракциях, да и слов таких не было. Разговоры шли о том, как свои идеи, свои гражданские и духовные идеалы претворить в слове. Много спорили о жанрах, о стиле, о законах стиха и прозы. Для Пушкина переход от поэзии к прозе был едва ли не главным «внутренним» сюжетом его творческой биографии.

Стих и проза основательно выясняли свои отношения и в начале нашего столетия, в пору Серебряного века и продолжавшегося в начале двадцатых годов расцвета русского искусства. Бунин, Андрей Белый — кто они: прозаики или поэты? На границе поэзии и прозы нередко экспериментировал Хлебников. Немыслимы без своей прозы Блок, Ахматова, Цветаева, Мандельштам, Маяковский, Ходасевич. Всю жизнь писал стихи Набоков, причем лучшие их образцы он подарил автобиографичному герою — Годунову-Чердынцеву в романе «Дар». А как сплелись стих и проза в упрямо-независимом пути Пастернака!

В официальном же советском литературном производстве поэзия и проза были строго разведены по соответствующим «цехам» со своими уставами и начальниками. Постепенно выработались две разновидности «инженеров человеческих душ»: прозаик — тот, кто, хоть убей, двух стихотворных строк не сочинит, а поэт — тот, кто эти строчки гонит одну за другой, но решительно не способен «выдумывать» какие-нибудь характеры, сюжеты, не умеющий рассказать ничего, кроме своей славной биографии. Это как правило.