Высшая мера

— Давай-ка вечерком ко мне, Иван Иванович! Спрыснем «шпалу» и отпуск, да и это сообщение ТАСС. Чем меньше войн, тем меньше шансов выдвинуться в маршалы. Зато гораздо меньше шансов и в покойники угодить. У меня, честное слово, немного отлегло от сердца. Давай приходите с женой…

2

Гости разошлись. Остались лишь Борисовы.

Вышли на воздух. Женщины сели на ступеньку крыльца, заговорили о чем-то своем. Табаков с Борисовым отошли к черному кусту жасмина, усыпанному белыми созвездиями цветов. Курили.

Далью, горизонтом шла гроза, разламывая тучу молниями. Какая-то вероломная шла гроза, без грома, молчаливая, как в немом кино. В мгновенных вспышках молний Табакову чудилось что-то тревожное. Напомнило историю. В крови и муках рождалась Русь, кровью и муками отстаивала свою государственность… То гунны со своим Аттилой, то половцы, то немецкие псы-рыцари, то монголы, то полчища Бонапарта… Каких только завоевателей не перевидала Русь! От края до края усеяли они ее своими костями. И все им неймется, все им одолеть ее хочется.

— Ты полагаешь, Калинкин и впрямь занемог? — Табаков наступил на светлячок окурка. — Кстати, он просил не оставлять его вместо меня. В общем, мы оба пришли к такому решению.

— Завидую тебе: река, костер, уха… Наслушаемся от тебя рыбацких баек, как вернешься…

— Не хитри, комиссар, скажи просто: давай сменим пластинку. — Скрестив на груди руки и широко, как матрос на палубе, расставив ноги, Табаков некоторое время смотрел на клубившуюся тучу. Она все близилась и, словно бабочек, проглатывала звезды. Кивнул в ее сторону: — Как думаешь, заденет или мимо пройдет?

Борисов тоже с минуту понаблюдал за движением корчившейся от молний армады.

— Эта не страшна…

— Ты все над словами Когана думаешь?

За время совместной службы они научились понимать друг друга без лишних слов. И сейчас Табаков верно уловил мысль комиссара. Уезжая, секретарь райкома отозвал их вот к этому же кусту жасмина, заговорил темпераментным шепотом: «Ребята, боюсь, что вас размагнитило заявление ТАСС! Боюсь, станете благодушными и доверчивыми… А беда — рядом! Народ в наших селах и городках по границе не успокоился, ждет этой беды. В магазинах, особенно продовольственных, — шаром покати. Запасаются люди. Вы думаете, это паника обывателей? А вы хорошо вчитались в заявление ТАСС? Вы умеете между строк читать? А ну, ребята, прокомментируйте мне вот эти сидящие в моем мозгу, как уголья, строки: «Происходящая в последнее время переброска германских войск, освободившихся от операций на Балканах, в восточные и северо-восточные районы Германии связана, надо полагать, с другими мотивами, не имеющими касательства к советско-германским отношениям…» Прокомментируйте мне, ребята, это «надо полагать»! Мы нее не уверены, что Гитлер не против нас эти войска готовит, мы, ребята, только «полагаем»!.. Ну а с тем и до свиданья, ребята!» — Сел в «эмку» и уехал. А им оставил беспокойные размышления.

— Давно не был в отпуске, но, откровенно говоря, именно сейчас страшно не хочется уезжать. Если б не личное распоряжение командующего…

— Езжай отдыхай… Забудь обо всем хотя бы на месяц. Тебе надо отдохнуть. В нынешней сложнейшей обстановке нам нужны железные нервы, железная воля, чтобы, если что, — не дрогнуть…

— Мужчины, не пора ли отдыхать? — подала голос жена Борисова, поднимаясь со ступеньки крыльца. — Ваня, человеку еще ведь и собраться, уложиться в дорогу надо — пойдем-ка…

Попрощались. Борисов сказал:

— Утром, надеюсь, встретимся в штабе?

Они ушли, а Табаковы еще постояли на крыльце. Иван Петрович, ворочая думы и так и этак, смотрел на грозу, шедшую уже над ближним лесом. Мария, прижимаясь плечом к его груди, смотрела на его лицо. Над затемненным — ни огонька вокруг! — городком стояла прохладная предрассветная тишина. Глуше пахли жасмин и черемуха, замолчали сверчки. Будто притихло все в страхе перед грозовым шквалом.

— О чем думаешь, Марусенька?

Он очень редко называл ее Марусей, Марусенькой, но если уж называл, то она знала: он озабочен, встревожен, думает о ней и Вовке, это — перед разлукой. Она потерлась щекой о его щеку, подбородком ощутила холодок орденов на его гимнастерке, прижалась к ним виском. Завидуют бабы-дурехи: «Счастливая ты, Петровна, у тебя муж-то вон какой заслуженный! А у наших всех наград — значки ГТО и ПВХО…» Ах, женщины, бестолковые! Если б знать им о тех долгих жутких ночах, когда была Мария одна, и неделю, и месяц, и год одна с малым ребенком на руках. А он, ее Табаков, где-то там, и в него стреляют, его заживо жгут, и она ни одну минуточку не уверена, что он вернется к ней живым и невредимым… Завидуйте, женщины, боевым орденам, да не забывайте, какой ценой они заработаны!..