Высшая мера

Далеко в сторону противника уходили узкие извилины отсечных засад. Табаков свернул в одну из них. Отвилина оказалась неглубокой, при вспышках ракет приходилось ложиться на дно, однако окончание ее было расширено и углублено до полного человеческого роста. Здесь только что начали устраиваться три красноармейца: делали ниши для боеприпасов, кольцевой бруствер маскировали травой, мелкими ветками, примеряли к стрельбе вкруговую ручной пулемет и автомат. У этих ребят будет самая сложная задача: пропустить через себя танки и фланговым огнем отсечь от них, положить или вынудить к бегству пехоту сопровождения. Если это им не удастся, то они почти наверняка погибнут. Табаков просил направлять в засады только добровольцев, смелых, проверенных. И очень удивился, узнав среди троих бывшего пастуха Рязанова, с первого часа невзлюбившего танкистскую службу. Рязанов сердитый, невыспавшийся, пилотка натянута на самые уши, левое запястье обмотано грязным бинтом. На поясе его с полдюжины ручных гранат, похожих на толкачи, какими бабы толкут картошку. Горка яйцевидных «лимонок» виднелась в нише. Табаков обратил внимание на длинные жилистые руки бойца: такие гранату на добрую сотню метров зашвырнут.

— Таки ушли с танка, Рязанов?

Рязанов долго, с ненавистью смотрел в сторону возвышенности.

— Немцы помогли… Бьют они нас, гады…

— Ничего! — с задорной злостью отозвался его товарищ, прищелкивая к пулемету диск. — За одного битого двух небитых дают. Нам бы сейчас — эх… Мой дед почти до ста лет прожил, потому что просил у бога не много: дай, боже, соли, чтоб хлеб посыпать, и дай, боже, хлеба, чтоб солью посыпать. А мои потребности еще скромнее, товарищ командир полка: дайте вдосталь патронов! Чтоб не экономить!

Отлегло у Табакова от сердца: нет, народ в трудный час не паникует, не отдыха, не еды просит, а патронов.

— Придет время, всего будет у нас с избытком, товарищи бойцы. А сейчас…

— Не числом, а умением?

— Да. Большая надежда на вас. Очень большая, ребята…

Вместе с ними послушал рокот мотора — словно на колхозном поле трактор работал. Ясно: немцы утаскивали свои подбитые танки. А ударить по ним нечем. Не досада ли?

На обратном пути Табаков в группке красноармейцев встретил комиссара. Остановился в тени окопа за выступом, не стал мешать. Борисов, взяв здоровой рукой саперную лопатку, подравнивал стену траншеи, негромко говорил:

— Нет, это, товарищи, не Кутузов, а Суворов кричал своим бежавшим в панике солдатам: «Заманивай их, ребята, заманивай!» Вот мы тоже вроде бы «заманиваем» немцев. По нужде.

— Как считаете, товарищ комиссар, мы тоже, как Кутузов, сдадим Москву?

— За такие разговорчики, Воеводкин, — осадил его младший сержант, — знаешь…

— Знаю. Только я не враг народа… Можно говорить, товарищ батальонный комиссар? — обратился вдруг красноармеец к Борисову. Тот разрешил. Красноармеец поставил лопату к ноге, полез за кисетом. — Я сам бы, своей рукой расстреливал врагов народа. Много они нам вреда учинили. Вот думаю: если б те наши бывшие маршалы, командиры не продались внешнему врагу…

Говорил красноармеец ровным рассудительным тоном, как будто урок вел в начальных классах, и Табакову подумалось, что он, видимо, недавно призван из запаса, а до этого учительствовал где-нибудь в сельской школе.

— Разговорчики, Воеводкин, ррразговорчики! — угрожающе пророкотал младший сержант, выбрасывая на бруствер сырую землю. — Ты бы не языком, а лопатой…

— Я и лопатой управлюсь, младший сержант, — сказал боец, бросая окурок под ноги — он зашипел в жиже, взбитой подошвами. — С тобой бы я такие «разговорчики» не вел, а с товарищем комиссаром — желательно, перед боем хочется просветление душе получить.

Табаков невольно посочувствовал в эти минуты Борисову: тяжело быть командиром отступающих частей, но втрое тяжелее быть в них комиссаром. На каждом шагу вопросы, вопросы, недоумение, упреки, язвительные реплики.

Взмыла над нейтральной полосой ракета, повисла на парашютике. Прекратив работать, бойцы вместе с комиссаром смотрели на этот белесый, дрожащий свет, опускавшийся все ниже и ниже. Лица в этом свете казались бледными, высеченными из холодного белого камня. Застрочил немецкий пулемет, и пули свистнули над головой, чмокнули в сырой бруствер.

Борисов пригнулся:

— Наши головы нам еще пригодятся… А насчет Москвы, товарищ Воеводкин, — Москву мы не сдадим. Не сдадим! Момент внезапности иссяк. Вот сколько нас здесь, на этом рубеже? А враг не может нас даже с места сдвинуть, хотя имеет десятикратное превосходство. И с каждым новым шагом он будет встречать все более упорное…

Табаков тихо ушел дальше.