Высшая мера

А в окопах пахло отступлением. Шибало в нос давно не мытым телом, пропотело-соленой амуницией, прелостью издырявленных коричневых портянок, растянутых кое-где для просушки. Но ядрено покрывал эти запахи тяжкого воинского многотрудья махорочный дымок. Эту немыслимую, противоестественную человеческую жизнь он как бы одомашнивал, делал обыденно-привычной, как бы успокаивал: мол, и не такое видывали! А поскольку немцы почти не тревожили, то и напряжение у обороняющихся спадало вместе с дневным зноем. Над обороной гуще витали запахи махорки, густели разговоры, шутки, смех.

3

Костер потрескивал, пощелкивал, беглыми бликами освещал немецкого танкиста. Он лежал на расстеленной красноармейской шинели, маленький, в черной форменной курточке с погонами унтер-офицера — розовый и серо-голубой кант, в петлицах — скрещенные кости и череп. Большой широкий лоб, заострившийся, с крутой горбинкой нос, темные впадины закрытых глаз, слабые капельки пота на висках… Помогут ли ему старания военфельдшера, туго забинтовывавшего его простреленную шею? Много крови потерял.

Час назад Табакова, прилегшего возле костра вздремнуть, разбудили вой мотора и лязг гусениц. Вскакивая, он подумал, что уже утро и началась танковая атака противника. Но была ночь, а танк, вспоров заросли кустов, заглох поблизости. Зато с немецкой стороны надрывались пулеметы, невдалеке шмякнулись мины, трижды ударило орудие, а в небе непрестанно висели осветительные ракеты.

В сопровождении комбата Тобидзе к освещенному кругу на КП полка вышли Воскобойников и его механик-водитель Дорошенко. Около костра опустили прямо на землю этого танкиста.

— Отвоевался, вша наползная! — брезгливо сказал Воскобойников и только после этого весело приложил руку к пилотке: — Здравствуйте! Рад вашему возвращению, товарищ подполковник! Докладываю: средний немецкий танк «T-IV» в полной исправности и с полным боекомплектом доставлен в расположение вверенного вам полка!

— В танке восемьдесят семь снарядов и много патронов к пулеметам, — со сдержанной гордостью за своих подчиненных уточнил Тобидзе. — Полные баки горючего.

— Молодцы, ребята… Спасибо. — Суховатый, сдержанный Табаков неожиданно обнял смутившегося Воскобойникова, с чувством пожал руку рыжего здоровяка Дорошенко, мельком отметив: «Как такой в танк влезает?» Кивнул на немца, лежавшего без сознания: — А этого где подобрали?

— В танке, на водительском месте концы отдавал. Свои же — пулю в затылок. Видно, за то, что сплоховал, шел на малой скорости да и посадил машину на пень. А посадил крепко: насилу сорвали!

О таких, как Воскобойников, говорят: артельный парень! Такие в любой обстановке осваиваются быстро и прочно, чувствуют себя как дома. Если большерукий, сутуловатый механик сроду, видно, не выкашлянет лишнего слова, то Воскобойников, возбужденный, счастливый удачной вылазкой, смеется, жестикулирует, теперь уже почти любовно поглядывая на немца. Забинтован Воскобойников почти так же, как и тогда, когда его куснула пчела, — наискосок через весь лоб и левую бровь. Только этот бинт не был ослепительно белым, он сер, захватан, сквозь него проступает бурое пятно засохшей крови. Эх, не знает Леся, что ее подопечный объявился!

— Как же вам удалось сорвать танк?

— Да очень просто, товарищ подполковник! Впрочем, не совсем… Вначале и ножом, и пилкой пробовали тот родимый пенечек срезать, а потом прибинтовали к нему три гранаты, от гранатной чеки протянули и привязали к гусенице бечевку. Залезли, закрылись, завели мотор и включили скорость, гусеница дернула бечевку… Ахнуло, пень разлетелся, а мы как с цепи сорвались и аллюр — три креста к нашим! Словом, черти в воду, а пузыри — вверх!

— Спасибо, ребята.

— Служим Советскому Союзу! — за обоих ответил Воскобойников и локтем сильно толкнул своего механика, прошипел: — Ш-што молчиш-ш-шь, как стена окопа? — И тут же «выручил» товарища: — Это он такой с тех пор, товарищ командир полка, как с верхней вагонной полки упал. Поезд ка-а-ак затормозит, Дорошенко ка-а-ак шмякнется об пол! Вот, говорит, гэпнувся, аж поезд остановился! С тех пор страдает речью…

— От бреше, аж уши охота карболкой промыть!

Теперь все захохотали, и громче всех — Воскобойников. Из автолетучки высунулся, кутаясь в наброшенную на плечи шинель, заспанный начштаба Калинкин. Покачал головой и опять скрылся. В следующую минуту над верстаком в летучке вспыхнула лампочка. Не снимая с плеч шинели, хмурый Калинкин склонился над бумагами.

Табаков еще раз поблагодарил танкистов, прежде чем отпустить, и тут его глаза напрямую встретились с глазами Воскобойникова, посуровевшими, ставшими как бы вдруг намного старше. «Вот так, товарищ командир полка!» — «Да, так вот, товарищ старший сержант…»

Табаков и Тобидзе сидели возле костерка и ждали, когда военфельдшер перевяжет немецкого танкиста. От нашатырного спирта, поднесенного к его носу, тот пришел в себя, медленно открыл помутненные болью и слабостью глаза. Увидев незнакомых людей, чужую форму, в страхе попытался даже приподняться, но тут же опять отвалился на спину.

— Wo bin ich? (Где я?)