Высшая мера

Вошли в заднюю комнату. Здесь было жарко до истомления. В открытом зеве могучей печи, на которой совсем недавно восседал Костя, наблюдая за свадьбой, красно дотлевали кизячные крупные угли. На выскобленном столе дожидался ужин: тыквенник в сковородке, смазанный каймаком, жареная картошка, стопка горячих лепешек возле пиалы с арбузным медом, тарелка ежевичного киселя. Лежали горкой соленые огурцы в зябких пупырышках. Тут же стояла миска с кислым молоком. Сбоку вкусной горбушкой дразнилась высокая буханка хлеба. Такой хлеб придавишь сверху — сожмется мягко и податливо, отпустишь — еще выше, кажется, подымется.

В доме постились по случаю какого-то церковного заказа, но ели сытно, как говорится, в окунку, хозяйка откармливала мужа, отощавшего за время ее долгого отсутствия.

— Пои, корми, жена, казыньку-казака! — сорванно, фистулой выкликнул Стахей Силыч.

Степанида Ларионовна виднелась в горнице напротив киота с образами, над ее покрытой головой тоще мерцала лампадка. Хозяйка истово молилась. Кинула без оглядки на вошедших:

— Что ты дверью бесперечь хлопаешь? Хлоп-хлобысть, хлоп-хлобысть, чисто дурная муха ужалила…

И опять — поклоны и шепот, поклоны и шепот. Рука в широком ситцевом рукаве так и моталась, так и моталась от лба к плечам и ниже.

Стахей Силыч осторожно кашлянул, с ехидцей прошептал:

— Сколько, матри, ни машет перед ликом угодника, а он, окаянный, и не смаргивает… Боевой угодник, верная казачья застоя. Перед такой бабой не дрейфит, а!..

Настроение у Стахея Силыча было хорошее. Он, верно, видел себя верхом на велосипеде, катящем в луга, к Уралу. Это был конь, коему ни уходу, ни корму не нужно — мечта, а не конь. При таком настроении у Стахей Силыча, пожалуй, можно было не только книгу выманить. Напрасно Костя побаивался идти с Айдаром, помня свой безупречный выстрел из рогатки.

Стахей Силыч, сняв фуфайку и шапку, полотенцем вытер усы и лоб, велел и хлопцам раздеваться.

— Ужинать будем, чай пить будем…

Ребята разделись, но к столу не торопились: шут его знает, как отнесется к этому крутонравая Степанида Ларионовна. Наслышаны были, что в доме не бывает тишины и мира, если из города возвращалась хозяйка. Стахей Силыч и Степанида Ларионовна уверяли порознь, по секрету, что оба они сделали «огромадную» промашку, сойдясь под уклон годов и родив сына-поздняшку. Каждый считал себя во мно-о-ого раз лучше другого. Глядя порой на свою дородную богомолку, Стахей Силыч удивлялся: как это на пятом десятке сумел он так обмишулиться, взяв в жены эту сварливую скуластую старуху с маленькими, черными, как арбузные семечки, глазками. Начисто забывал, что в сорок-то лет и она была баба в соку, сладкая — оскомины ввек не набьешь, как тогда считал, забывал, что из-за нее прежняя жена ушла, что токовал около нее, почитай, год целый, пока разлюбезная Стешенька не смилостивилась и не переехала из Уральска в Излучный, чтобы на сорок пятом году родить чертыхавшемуся Стахею казака.

А Степанида Ларионовна только перед любезным супругом притворялась, будто стыдобушка ей глазыньки ест (в такие-то годы отяжелела!). Зато перед соседками была нараспашку: «Всю жизнь не рожала, бабоньки, а тут — как на облигацию выиграла!» И ныне больше в Уральске жила, чем в Излучном, чтоб к Петяньке своему поближе быть…

— Самовар-то потух никак? — сказала вышедшая наконец Степанида Ларионовна, глянув на приткнувшийся горбатой трубой к печной отдушине самовар.

— Счас он у нас! — Из чугунка на шестке Стахей Силыч горсткой зачерпнул гашеных древесных углей и, сняв трубку, всыпал в самоварное нутро. Подмигнув незаметно ребятам, спросил сочувственно:

— Устала, поди, молиться-то, родительница?

— Знамо дело! Нет тяжеле — молиться, долг платить да отца с матерью кормить. — После паузы со вздохом добавила: — И в очереди по ночам стоять… Не у всех же такие мужчины, как у докторши… Вот складно живут люди!

— Зря заришься, родительница, ей пра. Это им пока что пчелки мед таскают, позрим-посмотрим, как далее-то будет. Может, хвалы много, а толку мало… Айдате, ребяты, приваливайтесь к нашей трапезе!

Косте вспомнилась первая послесвадебная ночь Сергея и Насти, вспомнилось невестино тихое, но решительное: «Лучше сразу, Сережа, чем всю жизнь…» Не на меду зачиналось их супружество, а вот уже и люди завидуют им. Только Стахей Силыч не верит в их благополучие, этот беляк вообще ни во что хорошее не верит, для него лишь старина казачья имеет нержавеющую цену.

— Ты какой же веры придерживаешься, тетя Стеша? — подтаскивая табурет к столу, Костя сдвинул брови, сделался глубоко заинтересованным. Ему хотелось говорить о чем-то приятном для Степаниды Ларионовны — в благодарность за теплые слова о Стольниковых. Но старуха уклонилась от прямого ответа.

— Ноне, милый, все крестами смешались, с зажженной свечой не сыщешь чистой веры.