Высшая мера

Макс стоял перед крашеной оградкой, отделявшей его от чиновника за столом, мысленно вписывал лицо чиновника в еще не придуманную картину. Характерная внешность: маленькие, как проколы булавкой, зрачки, табачного цвета радужка вокруг них, вдавленный кривоватый нос (такие бывают у профессиональных боксеров), большая нижняя губа, засасывающая после каждой фразы тонкую верхнюю. На такой рыхлой, с сизоватым выворотом губе хорошо держался бы окурок сигареты, который придавал бы значительность всему выражению лица. Но чиновник, похоже, был ортодоксальным сторонником антиникотиновой кампании, на столе его не имелось даже пепельницы. Воспоминание о табаке вызвало в Максе непреодолимое желание хоть раз затянуться сигаретным дымом. Он проглотил слюну.

— Вот вам форменная бумага, потрудитесь ознакомиться с ней и принести нам все сведения…

Тремя пальцами сунул в руки Макса листок и уткнулся в какую-то папку, подчеркивая, что для него Макс больше не существует. Макс метнул взглядом по листку и едва не выругался вслух, хотя и раньше был наслышан о малых кругах предсвадебного ада. Прежде чем его брак с Хельгой Шмидт будет зарегистрирован, нужно было в бегах по инстанциям натереть ноги, как молодой заяц по снегу. Следовало побывать у врачей, чтобы они подтвердили арийское происхождение жениха и невесты, удостоверили их пригодность к браку и что у них отсутствуют наследственные болезни, способные повредить будущему потомству. Требовалось полицейское свидетельство о поведении сторон. Нужна была справка о том, что они не были судимы. Их политическую благонадежность должен удостоверить блоковый уполномоченный партии…

— Наши родители за полчаса умудрялись узаконить брак в ближайшей церкви, — пробурчал Макс, пряча бумагу во внутренний карман пальто и направляясь к выходу.

Чиновник вздернул голову, но ничего не сказал, только проводил посетителя тяжелым взглядом.

Утро было типично осенним, типично берлинским: под ногами хлюпало после ночного хилого дождика, над землей стлался туман. Это был белый и немного странный туман, он очень низко пластался по улицам, и над ним видны были только головы пешеходов, их влажные от водянистой пыли шляпы и шляпки. Воображение Макса тотчас сработало мрачно и жутковато: отрубленные головы плывут по вспененной белой реке. Казалось, где-то в начале улицы неутомимо делает свое дело гильотина, и головы проплывают, покачиваясь, мимо Макса, моргают, шевелят губами, зажимают в зубах трубки и сигареты, смеются. Какое-то жуткое видение на волнах тумана!..

Переходя Эльзесештрассе, Макс взглядом наткнулся на многоэтажный кирпичный дом, который мощным углом врезался в перекресток, как нос океанского лайнера, разваливая туман и пешеходов на два потока. Когда-то, не очень давно, жил в этом доме еврей Альтхоф, держал в нем большой универмаг, почитаемым человеком значился в Берлине… Где нынче Альтхоф? Не его ли голова проплывает мимо Макса, семитским носом втягивая сырой воздух?.. А в его доме — центральный комитет «гитлерюгенда».

Неподалеку от их дома в Кляйнвальде жила многодетная семья сапожника Герца, с его сыном Абрамом Макс дружил. Приехал Макс прошлым летом домой, чтобы с натуры писать реку для своего будущего «Победителя…», а Герцев в деревне уже не было. На его вопрос Ганс только рукой мотнул. Может, и голова старого Герца проплывает мимо? Страшно, право, очень страшно!

Вскоре он добрался до книжной лавки Шмидтов. Согбенному старцу в шляпе с отвислыми большими полями Хельга заворачивала новое издание книги Гитлера «Майн кампф». Макс озабоченно поежился: в квартире у него тоже пока нет этого программного произведения фюрера.

Когда покупатель ушел, Макс поцеловал Хельгу в щеку, попросил и для него завернуть книгу с серебряным мечом на темно-коричневой коленкоровой обложке. Хельга не удивилась его просьбе. Она не удивилась и не огорчилась и его рассказу о том, какие формальности предстоят им для того, чтобы зарегистрировать брак.

— Я это знаю, Макс, — улыбнулась она, легким касанием руки поправляя пружины волос. — Чего ж здесь плохого? — И смотрела на него своими светлыми, чуть подсиненными глазами так, словно осуждала его недомыслие. — О нас же, Макс, заботятся!

Макс облокотился на прилавок, смотрел на Хельгу. Хотелось бы знать, как воспримет его женитьбу Ганс. Малоразговорчивый, тугодумный брат вряд ли одобрит столь скоропалительное решение своего пестунка, скажет: это не по-нашему! Действительно, поступает Макс не по-кляйнвальдски. Тамошний крестьянин вначале скапливает деньги для расчета с банком за купленные плуг или сеялку, обзаводится крепким хозяйством, добротной обстановкой в доме, которую можно продать для поправки дел. В это время он живет впроголодь, ходит в обносках. А потому и женится он годам к тридцати, а то и к сорока. Конечно, Макс может возразить: ты-то, Ганс, тоже не старцем женился! Но Ганс — великая душа: он исполнил обет, данный умиравшему фронтовому другу, Ганс не смел ждать, покуда от голодухи умрет и сестра друга.