Высшая мера

Километра три они, руша наст, неслись с одинаковой скоростью: волк впереди, охотник сзади. Наконец, когда кругом оказалась ровная степь и волку некуда было податься, чтобы укрыться, Василий Васильич подстегнул коня и нагнал беглеца. Охотник и не равнялся с ним и не отставал сильно, так, чуть-чуть сзади и справа скакал, вынуждая волка выворачивать голову вбок настолько, насколько позволяла его короткая толстая шея. Такая гонка не будет длиться долго, можно сказать, минуты матерого сочтены. Если, конечно, охотник не зазевается. Вот проскачут они так версты полторы и…

Оттого что волк, глядя на противника, все время держит голову вбок, судорогой ему сводит сухожилия шеи. Зная об этом, охотник резко притормаживает коня и тут же заскакивает с другой стороны. Зверь хочет обернуться в ту сторону, но шея сведена судорогой, и он кувырком летит в снег. Именно в этот момент казак должен прыгнуть на него с коня и тренить, то есть сунуть поперек пасти рукоять камчи и тут же обмотать морду арканом, а уж потом хоть вяжи пленника, хоть на сворке веди, как домашнего пса.

Собираясь заскочить с левого бока волка, Василий Васильич снял с седельной луки аркан, вдел в него руку. Крепче стиснул рукоять камчи. Прошла минута! Он дернул повод влево, и конь, понимая важность момента, мгновенно переметнулся туда…

Перекувыркиваясь через голову и спину, волк покатился по снегу. Василий Васильич выстрельнулся из седла и плашмя, животом упал на зверя. От шерсти дохнуло густопсовым духом, хрипящая пасть обдала горячим смрадом. Правой рукой — за то самое, меченое ухо. Миг, и левая воткнула рукоять в пасть, концом камчи отхлестнула ее. Еще миг, и аркан надежно обмотал волчью морду вместе с рукояткой камчи.

А под боком бился, выворачиваясь, мощный клубок мышц. Василий Васильич едва удерживал волка. Наконец тем же арканом скрутил ему лапы.

— Ну вот и все!

Он поднялся и почувствовал, как дрожали и подгибались собственные ноги, словно под коленки кто-то сильно ударил ребром ладони. Опустился прямо в снег напротив волка. Тот, поняв свое бессилие, перестал дергаться, лишь мелко-мелко дрожал его мех возле левой лопатки. Василий Васильич вынул из-за пазухи овчинную рукавицу, вытер ею мокрое лицо. Отломил кусочек снега, кинул в рот. Сосал и смотрел в волчьи глаза. Глаза в глаза. Ни один из девяти пойманных Василием Васильичем зверей не смотрел на него так пристально, так немигающе и зло, как этот. Прежние жмурились, отводили свои желтые гляделки, точь-в-точь как провинившаяся дворняжка. А этот — нет!

Минут через десять Осокин шел по целине, проваливаясь в снегу. Под уздцы вел прядающего, приседающего от страха жеребца. Поперек седла висел волк. Налившиеся кровью глаза его уставились в заснеженную степь.

Подбежали люди, окружили, касаясь волка кто рукой, кто череном лопаты, удивляясь матерости зверя, по телу которого пробегали длинные судороги.

— Ый, настоящий ты, своячок, казак! Молодца, хвалю! — Стахей Силыч, переводя дыхание, льстил, чтобы хоть чуток погреться возле чужой удали.

— А вам не приходилось тренить, Стахей Силыч?

Очень некстати проявил интерес председатель Ковров. С ответом опередил Устим Горобец:

— Тю, найшлы у кого спросыть! Он же не казак, а выказак! Таких дюжину за одного хохла дают. Такому ж дай яйцо да еще и облупленное, бо не возьмет…

Против ожидания, Стахей Силыч не вспылил, как обычно, не озлобился. Как-то очень грустно вздохнул, ни на кого не глядя.

— Был яр, а теперь земля, Устимушка! Ничего не попишешь…

Дескать, был молод и силен, а теперь стар и маломощен, и над этим не след смеяться, ибо и сам ты ничуть не крепче. Погладил волчий загривок с колючими остьями седой щетины, поцокал восхищенно языком. А краем уха услышал-таки побранку своей Ларионовны: «Изжил век ни в чести, ни в радости!» Принял это не на волка, а, как всегда водилось, на себя, и таким семиэтажным взглядом покрыл старуху, что у другой душа бы в пятки провалилась, а Степанида Ларионовна даже глазом не смигнула — храбрая была женщина.

Стахей Силыч отвернулся, вроде как тут же забыл о ней. Снова ласково погладил зверя и, наморщив лоб, как голенище сапога, кротко попросил:

— Василия, уступи мне этот каскыра на воротник Ларионовне. Живого. Сразу окочурится от страха.

— Ларионовна?

— Зачем, волк!

Вокруг засмеялись. А по телу волка вновь пробежали длинные судороги.

Направились к полю, к саням.

— Никак не пойму, бабы, за-ради чего Василич так рискует? — Женский озабоченный голос сзади, кажется, в третий раз спрашивал одно и то же. — За-ради какой корысти? Взял да ушиб его сразу, а то рискует, живьем пленит…

Действительно, «за-ради чего»? Бахвальством полон Василий Васильич? Полон честолюбивой удали? Нет? Ну а «за-ради чего» же тогда он рискует?