Высшая мера

– Ты!– упер он мне в лоб свой мозолистый палец.– ты и такие же как ты, верят в эту идеологию, пока не попадут в такой маленький импровизированный ад, как тот, в котором находимся мы. И лишь после этого к вам приходит осознание того, что именно вы натворили в семнадцатом году.

– Баланду принесли!– закричали из-за двери. Это-то и спасло меня от вопроса, на который у меня не было ответа. Еще всего лишь год назад я б с уверенностью поспорил бы с Качинским. Да что там! Я бы и руки ему бы не подал. Но посмотрев на систему изнутри, я вдруг понял, что теперь, пройдя все круги ада, даже мне все мои аргументы кажутся смешными и нелепыми.

– Налетай, братва!– подручные Кислого первыми гордо продефилировали к двери. Им по статусу было положено первым снимать пробу с блюд. О каком равенстве может идти речь, если даже здесь, в лагере, люди были разделены ступенями строгой иерархической лестницы?

– Что сегодня на ужин?

– Говорят свежего поросенка запекли?

– Щеголев лично постарался!– усталость многих, как рукой сняло. Вялые после долгого трудового дня люди зашевелились, заговорили, даже где-то послышались смешки.

– Опять луковый суп!

– Это там где вместо лука луковая водица?

Я молча схватил свою миску, став безропотно в очередь, захватив между делом и плошку отца Григория, все еще не отошедшего от работы.

– Поспеши, братва, всем может не хватить! Уж больно вкусным супец-то вышел! Наваристый!

Один из зэков бодро разливал по тарелкам жидкую баланду. Посмеяться было с чего. Давно остывший, покрытой какой-то мутной пленкой, суп мало напоминал суп. Среди бледно-желтой водицы плавали одинокие три кусочка лука и картофельные очистки.

– А хлеб?

– Хлеб трудящимся положен!– отозвались в очереди.– А Щеголев сказал, что поработали мы сегодня херово…

Я дождался пока и мне плеснули половник мутной жизни в обе плошки. Недовольный Качинский топтался позади, старательно отводя взгляд. Ему было стыдно за ту вспышку гнева, которая случилась пару минут назад. Я это чувствовал и лезть не стал. Переночует со своими мыслями наедине, сам заговорит.

– Давай шустрей,– подогнали меня из очереди,– желудок от голода сводит.

Стараясь не расплескать и без того малую часть супа, которую выделили нам на двоих с отцом Григорием, я медленно прошел к нарам. Следом с серьезным видом шагал Качинский. Молча подал еду батюшке и сел рядом на краешек нар, выудив ложку из кармана телогрейки. Здесь ее всегда старались носить с собой. Ложка в лагере было неким ценным артефактом, за которым охотилось охочее на поживу ворье. Из ложки можно было заточить нож, ею можно поделиться с другом, а значит тот кто имел больше одной автоматически переходил в разряд местных аристократов. Это была своего рода психология. Никто не хотел унизить себя до такой степени, чтобы лакать из миски, бдто какой-то пес. Их и без того тут за людей не считали, еще не хватало самому опускаться до этого уровня. Потому ложки берегли, старались либо носить с собой, либо прятать в таком месте, в котором шустрое ворье их найти не могло. Лично я носил ее с собой.

– Да…– промолвил я, зачерпывая мутную жижу и выливая ее обратно. Вместо лука желтые, почерневшие от сырости очистки, прибитые морозом, вместо картофеля крахмал и очистки. Запах стоял отвратный.

– Спаси Господи!– широко перекрестился отец Григорий, прихлебывая отвратное варево.– Конечно, не кутья, но есть можно! Благодарите Всевышнего за то, что подарил нам возможность хоть как-то питаться…

Я с сомнением воспринял это утверждение, но всего же заставил себя проглотить эту мерзость, ничего не ощутив кроме неприятного холодка, скатившегося в пищевод тугим комком, который настойчиво не хотел растворяться где-то внутри, норовя поползти обратно, то и дело подкатывая к горлу. Обернулся на Качинского, который довольно шустро наворачивал ложкой, цокая звонко уже о дно тарелке. И это было, пожалуй, самое удивительное. Потомственный дворянин, граф или барон, кто он был, ловко управлялся с почти что помоями, закидывая их за обе щеки, да еще и причмокивая от удовольствия.

– Что смотришь?– заметил он мое удивление.– Странно, да?

Я кивнул.

– Я в четырнадцатом в окопах не такую гадость умудрялся есть! Организму надо питаться, чтобы двигаться. Двигаться надо, чтобы жить! Арифметика проста, чем больше ты поел, какой бы дрянной пища не была, тем больше ты протянешь. А раз тут , более приемлимой пищи не предвидится, то следует пользоваться тем, что есть…

– Эх други мои…– вздохнул отче, оставляя пустую посуду в изголовье нар.– Знал бы я вас раньше…Как моя матушка готовила…Какие рыбные дни у нас были! Котлетки из омуля выходили у моей Марфы Васильевны просто объедение. Вот бы пригласил бы вас на обед, да попотчевал, как следует, в миг забыли бы об этом всем кошмаре…– он обвел барак рукой, будто разом хотел изгнать всех отсюда, переместившись в свой уютный домик при поместной церкви, где в печурке трещат дрова, а счастливая Марфа Васильевна накрывает на стол, суетясь вокруг.