Высшая мера

– А хоть и с ней?– разозлился Андрей.– Я же не спрашиваю по сколько раз на дню твой медпункт посещает осужденный Клименко?

Лицо Валентины разом изменилось. Знает…Сердце испуганно рухнуло в пятки, заставив содрогнуться все тело, от ледяных мурашек, пробежавших от шеи до лопаток.

– Какой Клименко?

– Ты дурочку не ставь тут…Хватит! Твой Клименко какой же еще? Ты мне сейчас расскажи, что это стало для тебя открытием? Сидит он здесь…Как и мы!– Андрей подошел к Валентине, стараясь поймать ее виляющий взгляд, чтобы хотя бы по нему понять, знала или нет?– Вижу…Знаешь уже..Ну и как, трахнулись уже, а?

Валентина ударила по щеке без замаха. Только гулко отозвалась плотная с мороза кожа. Ладошка заныла, оставляя на небритом подбородке красный след.

– Надо же…Второй раз за вечер!– горько усмехнулся Коноваленко, потирая ударенную щеку.– Что-то всех разобрало меня по лицу бить?

– Может если бьют, виноват не тот кто бьет, а лицо, по которому бьют?

Андрей взметнул руку, сжатую в кулак, почти мгновенно, Валя даже не успела ее заметить, чтобы увернуться. Лишь в паре сантиметров от лица Коноваленко остановился, до боли сжав зубы.

– Он жить не будет! Это вопрос я решу в течении недели, а ты пока ни ногой из дома. На работе скажешься больной, зэков пока полечит Бергман. Ты меня поняла?

_ А кто же мне запретит?

– Я пока твой муж!– заревел Коноваленко, вколачивая кулак в стену над самой головой женщины. Валентина угналась, чувствуя, как ей на волосы посыпалась глина.

– Уже давно нет…– горько усмехнулась она, едва сдерживая слезы.– Только если по паспорту. Рывком освободилась из не слишком плотного захвата. Ткань ночной рубашки затрещала под напором пальцев Андрея, но до конца ее рвать он не стал, отпустил. Гнев, вспыхнувший сухим порохом, так же мгновенно погас, оставляя лишь горечь со вкусом полыни такую, что захотелось сплюнуть.

Валя набросила на плечи пальто и впрыгнула в теплые валенки, захлебываясь рыдания, еле сдерживаясь, чтобы не зареветь в голос. Крупные молчаливые слезинки катились по ее лицу, оставляя влажные блестящие дорожки по щекам. Как ж их хотелось стереть Андрею, как хотелось коснуться их, но переступить через себя он не мог.

– К нему не пустят…– бросил он, сбрасывая гимнастерку и усаживаясь за стол, обхватив голову руками, которая вдруг стала чугунной, будто налитой свинцом.

– Плевать!

Хлопнула входная дверь, впуская облако морозного пара, оставляя Андрея одного. И это ощущение безысходности, одиночества и глубокой внутренней боли, рвущей на куски сердце, было настолько оглушительно сильным, что в какой-то момент Коноваленко показалось, что он умирает. Скрип Валиных торопливых шагов по снегу под окном отзывался в сердце как очередной гвоздь в крышку его собственного гроба.

Валя бежала, не разбирая дороги. Слезы застилали глаза. Было холодно, но этого щипучего мороза она совсем не слышала. Ноги сами несли ее неизвестно куда, лишь бы подальше от этого страшного человека, которого она когда-то называла своим мужем. В голове отчаянно билась лишьодна мысль…Спасти Сашку! Предупредить!

Она не знала ни номера его отряда, ни барака, в котором он находился, но упрямо, утопая в снегу, бежала куда-то в ночь, расхристанная, заплаканная и совершенно испуганная.

– Сашенька…Сашечка…Сашка…миленький мой…– твердила она, ныряя по колено в свежие сугробы, оскальзываясь на натоптанных дорожках, пару раз ощутимо приложившись о крепкий наст локтем.

Силы оказались не беспредельны. На середине своего пути в никуда, она вдруг рухнула в снег на четвереньки и заревела. Липкие снежинки запутались у нее в волосах и длинных ресницах, тая на разгоряченном теле. Промокшие ноги отказывались куда-то дальше двигаться.

– Саша…

– Ну-ка стоять, значит!– позади нее раздался встревоженный, знакомый голос. Валентина медленно повернулась, в темноте позади себя, разглядев несколько фигур в форме. Прислал церберов, чтобы вернуть обратно. Мелькнула мысль. Он никогда меня не отпустит! Никогда! Лучше смерть! Лучше замерзнуть здесь на снегу, чем всю жизнь мучиться с нелюбимым.

– Валентина Владимировна!– первым к ней подбежал именно Головко. Медведеобразный сержант, легко приподнял ее на руках, словно пушинку, отряхнул, как маленькую девочку от снега и поставил на подкосившиеся ноги.– Что же вы это…Среди ночи-то, значит…бродите тут одна? Замерзли вся, значит…

Он как будто не замечал ее наготы, поправил пальто, застегивая его на все пуговицы, отряхнул голые колени от налипшего снега. Ее трясло. Зуб выбивали непонятную мелодию, а пальцы дрожали, когда она пыталась отстранить сильные уверенные в себя руки.

– Оставьте меня…Мне надо…Надо бежать…Предупредить…Сашка…Милый , родной…Бежать.

– Куда бежать, Валентина Владимировна? Ночь на дворе! – пытался ее успокоить Головко, который заступил дежурным по лагерю и в это время менял караулы.

– Оставьте…Мне надо,– бессвязно шептала она, глядя пустыми испуганными глазами мимо сержанта. Конвой позади зашептался. Послышались смешки.