Высшая мера

– Помню по этапу вы все время были вместе…– пряча глаза, начал объяснять Ковригин. Мое сердце екнуло. Я высвободился из теплых ладоней Вали, которая провела целостность моих ребер.– Вообщем, проверка вашего отряда была запланирована у меня на сегодня. Я пришел к подъему, чтобы провести утреннею проверку. Караульный доложил, что Щеголев вас только увел, что в расположении отряда остался лишь дежурный по бараку, отец Григорий…Я зашел, а он там…

– Где?– быстро спросил Лев Данилыч, уже соображая, что к чему в отличии от меня.

Ковригин ничего не стал отвечать, просто закурил еще одну папиросу, окутав себя сизым дымом, словно защитным коконом.

Качинский вместе со мной и не стал ждать каких-то объяснений. Я вместе с ним залетел в барак, тускло освещенный одиноко горящей керосиновой лампой. Фитиль почти дотлел, еле светясь в ее основании. В этом полумраке тело отца Григория, висящего на стойке нар, выглядело жутковато. Батюшка из своей собственной рясы скрутил удавку. Накинул один из ее концов на верхний край нар, где я спал, другой на шею и спрыгнул вниз. Судя по положению шеи, позвонки переломились почти в первый момент. Он и не мучался долго. Синий, необыкновенно толстый язык вывалился из приоткрытого рта, а глаза смотрели тоскливой пустотой, куда-то вдаль.

Захотелось завыть, закричать от боли…За те несколько дней, которые мы провели с ним вместе, рассудительный, строгий, богобоязненный Григорий Иванович среди всей этой погани, похоти и крови смотрелся светочом благонравия и настоящего православия.И даже он сломался…

– Дайте нож…– попросил Качинский, побледнев лицом. Шагнул вперед , как-то разом постарев, согнувшись под грузом ответственности. Куривший у входа Ковригин, не споря, подал ему штык от винтовки караульного.

– Режь, Саня!– попросил он, подхватывая отца Григория под ноги, чуть приподнимая над полом. Кое-как доковыляв, я стал пилить тугую ткань, с трудом вгрызаясь в узлы. Отяжелевшее, окоченевшее тело мертвого отца Григория сорвалось вниз, опрокидывая Качинского, с глухим стуком рухнув на пол.

– Гриша, Гриша....Отче, отче…– перекрестился Лев Данилыч, пытаясь прикрыть глаза батюшке. Набрякшие веки подавались плохо. – Не сдюжил ты…Не смог…Грех-то какой…

– Забирайте тело!– коротко приказал Ковригин, не настроенный на долгие прощания.

Двое срочников забежали в барака, загромыхав сапогами.

– Постой, лейтенант…– поднял на него посеревшие глаза Качинский, из уголков которых катились прозрачные робкие слезинки. Я вообще считал, что он плакать не способен, как герой без страха и упрека.– Дай, схоронить по-человечьи…Мы с Клименко отнесем, яму выроем…Дай…

– Клименко нужна медицинская помощь! Он сам еле стоит!– вступила в разговор, гневно нахмурившись Валентина, зашедшая следом за комиссаром.

– Я приду, позже…– пообещал я.

– Дай, схоронить, будь человеком,– снова попросил Качинский,– сволочью всегда успеешь…

– Ну, ладно,– немного помявшись, кивнул Ковригин, туша папиросу чуть нервозней, чем следовало,– караулам скажите, что я разрешил…Валентина Владимировна, к делу оформите заключение о смерти, все, как положено. Я отправлю письмо жене, детям…

– Нет у него жены,– побледнел Лев Данилыч,– и детей нет…

– Хорошо!– кивнул Ковригин.– Срок вам три часа. Управитесь?

Я кивнул, боясь, что Ковригин передумает.

– Идем…– позвал он остальных, оставляя нас наедине с отцом Григорием.

– В ров не понесем!– сразу предупредил Качинский. Мог бы и не говорить. Я и не планировал нашего товарища зарывать во рву, как безродную собаку. – Лопату возьми!– с трудом взвалив на закорки тело батюшки, он медленно и упрямо побрел вперед, стиснув зубы до металлического скрежета. Позади него брел я, левой рукой, волоча за собой лопату.

Такой странной колонной мы выбрались из лагеря, остановившись сразу за воротами. Караульный, встретивший нас, поинтересовался кто дал разрешение и услышав фамилию Ковригина мгновенно отстал, предупредив, чтобы были в прямой видимости, иначе он будет стрелять, сочтя все это за побег. Мы согласились, осматривая полянку перед лагерем, выбрав могилу для отца Григория под раскидистой сосной, склонившей свои пушистые лапы почти до самой земли.