Высшая мера

– Это вы зря, молодой человек,– заметил батюшка, увидев, что я не ем,– еда – это такая вещь, что брезговать ею ни в коем случае нельзя! Ибо неизвестно когда в следующий раз придется поесть! Правда, Лев Данилыч!

Бывший поручик брезгливо и мучительно морщился, но жевал твердое, как подметка рыбье мясо. Услышав вопрос, кивнул, пряча от меня глаза. После того, как он узнал, что я бывший офицер НКВД его отношение ко мне резко поменялось. Он стал молчалив, угрюм и неприятен.

– Вон, смотрите, как наша воровская элита уплетает этот деликатес! За обе щеки, я бы сказал!– кивнул священник в сторону Кислого со товарищами, которые расположились на нарах полукругом и поглощали завтрак. Парень, который принес обед, попрежнему был возле нар, с жадностью и болью, стоявшими в глазах, он наблюдал, как зэки поедают свою и его часть.

– А…

– Ему, увы, достанутся только объекты,– поймав мой вопросительный взгляд, пояснил батюшка,– видите ли, молодой человек, лагерный мир – это мир кастового неравенства и строгой иерархии Кто-то, как мы, пока болтается в проруби, не приставая ни к одному берегу, кто-то, как Федор со своими работягами – мужики. Они честно отбвают свой срок, работают, как положено, дают дневную норму выработки, кто-то, как Кислый со своими дружками находится на вершине этой социальной пирамиды. Им положено все, что не положено простым сидельцам. Они вроде бы как Политбюро, простит меня наш вождь и учитель товарищ Сталин,– отец Григорий широко перекрестился и осмотрелся по сторонам, не слышит ли его крамольных речей еще кто-то кроме меня,– а есть те, кто внизу пирамиды…Как вот этот парень…– он кивнул на беднягу, облизывающемуся внизу на еду, как кот на сметану.– Им до конца срока предназначено питаться объектами с барского стола и обеспечивать быт таких, как Кислый. Их называют «шестерками».

– Я смотрю, отец Григорий, вы неплохо разобрались в этой иерархии…– заметил я.

– Увы, я больше двух лет мыкаюсь по СИЗО…Наш самый гуманный и справедливый суд в мире никак не мог вынести мне приговор. Вот и пришлось пройти эти университеты, чтобы не оказаться в основании пирамиды, так сказать от звонка до звонка.

– Понятно,– буркнул я, уткнувшись взглядом в стену. Аппетита не было. К тому же слишком соленая рыба мгновенно вызвала приступ жажды. Я облизал сухие, как наждак губы и умолк, надеясь, что после завтрака конвой расщедриться на кружку другую воды.

– А нет тебе, Петюня! Ничего не осталось…– развел руками демонстративно Кислый, обращаясь к пареньку у нар.– Разве что корыто облизать!

Вор лениво толкнул миску с нар, и она с грохотом загремела по теплушке. Парень бросился за ней, сломленный, измученный, кажется, даже немножко сдвинутый рассудком. С нар послышался жизнерадостный ржач.

– Не хуже псины, ты смотри!– обрадовался второй из расписных, что светил фингалом под глазом.– А так! Аппорт!

Он подбросил свою миску в вохдух и из нее посыпались крохи крупных костей, которые не удалось сжевать и остатки рыбьих внутренностей. Они просыпались на пол. Парень отчаянно бросился их мусолить, подбирая прямо с заплеванного и затоптанного пола. Грязными пальцами, будто драгоценную жемчужину, он выбирал их среди кусков грязи и пыли, обсасывал их, блаженно жмурясь.

– Сейчас я…– третий сиделец подхватил свою миску и хотел уже просыпать ее содержимое на пол, но тут уже не выдержал я.

– Стой!– вырвалось у меня. Вся теплушка устремила на меня свои глаза. Даже сержант, с нар наблюдавший за этим представлением по унижению человеческого достоинства привстал на локте, чтобы получше видеть. Ковригин – начальник конвоя куда-то вышел. Нас как раз перецепляли, меняли направление. Судя по обрывкам разговором, состав был уже где-то в Саранске. Еще чуть-чуть и прибудем в лагерь.

– Стой!– повторил я, потом медленно встал и направился к пареньку, замершему с костью в зубах, покрытой густой серой грязью. Тот испуганно смотрел на меня круглыми от ужаса глазами, опасаясь, что я всерьез иду либо отнимать его добычу, либо бить.– Держи…

Протянул я ему свою недоеденную порцию с червями. Воняла она, оттаив, преотвратно. Видимо, уже давным-давно протухла, а для того, чтобы отбить запах была заморожена. Паренек расстерянно повернулся к Кислому, будто выспрашивая его разрешения.

– Бери!– повторил я, толкая ему миску с рыбой в грязные ладони.– Ты же человек! Надо всегда оставаться человеком. Там меня мама учила…

– Мама…– улыбнулся паренек, и из уголка его глаз потекла маленькая, едва заметная слезинка.– Мама…

– Ты , парень, не лезь куда тебя не просят!– гневно проговорил Кислый, вставая с нар.– Он не человек-он «шестерка», «шаха», пи…р конченный!

– Это не ты ли его назначил на эту должность?– огрызнулся я, вставляя в протянутые руки миску с едой и поворачиваясь к татуированному вору.

– Есть закон!– возразил мне зэк, зло щерясь.

– Какой? Право сильного?

– Воровской…

– Ты вор, вот и живи по своим воровским законам! А мы люди, мы по-людским живем,– возразил я, направляясь к своему месту, готовый в любой момент обернуться и драться, если зэк все же броситься на меня.