Высшая несправедливость

Отбился, выключил телефон, уставился в стенку перед собой. В душе черти колесом ходили, голова гудела. От злости аж руки тряслись, Денис потянулся за листками на подоконнике, выронил и ругался от души, пока не собрал их под столом. «Ведомость» посещений, мутное старое фото, явно переснятое с бумажного, с тремя веселыми парнями на нем. Фоном комната со шкафом-«стенкой», за стеклом виднеется хрусталь, рядом с дверкой край пестрого ковра. Двое в спортивных костюмах сидят за низким столиком с бутылками и закусками, выложенными в тот же хрусталь, скалятся радостно, один на голову выше другого, рожа длинная, зверски-радостная. Второй, широкомордый, рядом, упирает себе в коленку деревянный приклад «калаша» и тоже скалится. И третий между ними, Грачев собственной персоной, красавец-брюнет в свитере с узорами из треугольников и ромбов, смотрит серьезно, обнимая при этом парочку за плечи. Даже на размытом фото видно, что Костя почти не изменился с тех лет. Располнел, да, озверел, улыбается редко, но рожа и взгляд почти один в один, не ошибиться, не перепутать. Внизу приписка: октябрь 1993 год, и большие буквы: Р – Демоняра, от нее стрелка к длинному, А – Мстя, стрелка к «калашу», над головой молодого Кости еле заметное «Гр», Савонаролла.

И третий лист, до половины исписанный аккуратным гаранинским почерком, что-то вроде докладной записки. Кратко, сухо, с датами и фамилиями изложены и неудачная попытка северских отжать предприятие у Садовского, и похищение и убийство его жены, с указанием даже следователя, что вел тогда дело. В скобочках имелся и адрес этого следователя, ныне небольшого начальничка в структуре СБ огроменного ресурсного холдинга. Потом вскользь о похищении дочери Садовского, о переходе фирмы в другие руки, и дата смерти бизнесмена: декабрь 1995 года, почти четверть века назад. Насчет Демоняры история умалчивала, а вот Мстя, по сведениям Гараниной, здравствовал и поныне, держал в городе три ювелирных магазина и, похоже, не бедствовал. Ну и Костя, само собой, жив, здоров и тоже в полном порядке.

Денис перебрал бумаги еще раз, отложил, сел на диван. Голова уже не болела, немного ныл затылок, но слегка, точно перед дождем. И мысли улеглись, злость притихла, как и боль, выводы точно кто на блюдечке преподнес: у той истории есть три свидетеля, все живы-здоровы, и если старое дело оживет, то Косте придется продать бизнес, чтобы откупиться.

Денис посидел так еще немного, прошелся от окна до лестницы по коридору, постоял на площадке, оделся и двинул в город. Пока сначала ехал в маршрутке от своего поворота, а потом тащился пешком через заваленный снегом центр, все вспоминал девяносто пятый год. Себя вспоминал, что до выпускных оставалось немного, что уже вовсю думал, куда поступать, перебирал варианты, и по примеру отца решил-таки идти в общевойсковое училище. Получается, ему пятнадцать лет было, а Садовской десять, поэтому по школе он ее и не помнит, как и она его вряд ли. А еще в тот самый год выпускной класс их школы всем составом поехал в Москву в Большой театр, а на обратном пути их автобус загорелся. Почему – непонятно, говорили разное, вплоть до горящего окурка в канистре с бензином, что водитель таскал с собой на всякий случай и решил заправиться по дороге. Суть в том, что заживо сгорели больше двадцати парней и девушек, спасся только один, причем чудом, непонятно как выбрался из огня, потеряв там сестру. Сошел с ума, говорили позже, и руки на себя наложил лет через пять или шесть после, а тогда обгоревшие трупы из автобусного остова вытаскивали алкаши из местного вытрезвителя, так некому больше, и служб специальных на этот случай не было, да и страны самой, можно сказать, не осталось, а так, княжества местечковые. Вот о той истории год или больше разговоры ходили, слухами обросли, само собой, и трагедия до сих пор помнится. А о Садовских не говорили, а ведь дело было в тот же год, тоже весной, еще снег лежал, а эти сгорели в мае, в конце, в белую ночь, как свечки. То ли по времени две трагедии совпали, то ли много творилось таких историй, но своих погибших детей город помнил, а от коммерсантов точно открещивался: такого добра полно было и в те мутные времена, а сейчас и вовсе плюнуть некуда.