Высшая ценность

Я встал и подошел к окну. Полюбовался затянутыми тучами небесами. Оббежал взглядом ровные ряды прячущихся за оградой капустных грядок. Чихая дымом и старательно дребезжа на колдобинах, проехала старая машина неопределяемой марки. По тротуару шли люди: женщина с тяжелыми сумками, опирающаяся на клюку старушка, парень панковатого вида в обнимку с размалеванной всеми цветами радуги девицей, мальчишка с выструганным из палки мечом. Жизнь текла своим чередом.

Получив тридцать лет назад почти смертельную рану, наш мир все-таки выжил. Сумел подняться, смог восстановить свои силы. Пусть далеко не полностью, но смог. Окутавшись защитными периметрами, ощетинившись стволами автоматов и холодным серебром мечей, остатки былой цивилизации вновь вернулись к старой привычной жизни.

И тем самым дали Господу повод наказать человечество еще раз.

Что мы должны были понять, но не поняли? Какую истину хотел показать нам Господь, устраивая человечеству величайшее со времен великого потопа потрясение? За что он хочет наказать нас еще раз?.. За что и зачем?

Будут ли когда-нибудь вновь ходить по этим тротуарам люди, будут ли кататься на велосипедах мальчишки и рисовать мелом классики девчонки? Будет ли у человека еще один шанс, или многократно умножившая силы после второго Дня Гнева волна нечисти захлестнет последние впавшие в панику островки разумной жизни и без малейшей жалости потопит их в крови?

Я не знаю.

За что?.. Хотя нет, это не важно… Зачем? Зачем Богу наши страдания? Разве Он не всеблагой и милосердный? Зачем Ему убивать нас?

Зачем?..

По стеклу ударили первые капли дождя.

* * *

Спал я действительно в кресле. Вернее, не спал, а лишь дремал урывками, просыпаясь от малейшего шороха: от краем уха услышанных на лестничной площадке шагов, от шума проезжающей под окном машины, от далекого рокота грома. Я вздрагивал, и моя рука, повинуясь накрепко вживленным инстинктам, тянулась к рукояти меча. Тянулась и опускалась, так и не достигнув цели.

Я смотрел, как Ирина спит, разметав по подушке волосы. И засыпал вновь… чтобы через четверть часа вновь схватиться за меч, услышав, как она ворочается на своей кровати, сбивая в ком простыни.

А спала она действительно беспокойно. Ерзала. Бормотала сквозь сон что-то невнятное. Изредка постанывала. И я, даже не вставая с места, в неровном свете уличного фонаря видел выступившую у нее на лбу испарину.

Наверное, Ирине что-то снилось. И вряд ли что-то хорошее. Я мог бы разбудить ее, прекратить эти мучения. Мог. Но я не смел, не решался этого сделать, потому что чувствовал: так надо. А еще потому, что в воздухе буквально плыла сила — чужая, не принадлежащая этому миру сила, настолько могучая, что иногда она даже начисто забивала ползущий по полу тонкий аромат тьмы, испускаемый заткнутым за пояс кинжалом.

Не представляя себе возможные последствия, я не смел вмешиваться в процесс обучения Господом своей новоявленной мессии. Просто сидел и смотрел, как Ирина мечется во сне, всхлипывает и стонет. А когда она наконец ненадолго затихала, я вновь погружался в полудрему. Чтобы урвать десять— пятнадцать минут сна.

Что я чувствовал, глядя на нее, лаская взглядом обнаженные плечи и тонкие хрупкие руки? Я не знаю. Она была мессия. Она была настолько далека от меня, насколько это возможно. И она обречена была умереть. Всего через два дня… уже меньше чем через два дня.

Был ли у меня шанс? Я не знаю. Болела ли у меня за нее душа? Я не знаю. Хотел бы я ей помочь? Я не знаю. Любил ли я ее? Я не… Что за чушь?! Конечно же… конечно же да.

Но что я мог сделать? И имел ли я право?

Я не знаю.

Но зато одно я знал точно: если Аваддон действительно дал мне кинжал в расчете на то, что я смогу всадить его в грудь ничего не подозревающему мессии, то он ошибся. Ошибся, как никогда еще не ошибался. Я скорее убью себя, чем ее.

Если ценой спасения мира станет ее жизнь… Так пусть этот мир катится к чертям. Что он дал мне такого ценного, что могло бы сравниться с ее жизнью?.. С жизнью единственной женщины, которая так или иначе обречена на смерть через два дня. Меньше чем через два дня.

Не знаю. Я не знаю, что делать. И не у кого просить помощи. Некому молиться, потому что, так или иначе, и Небеса и Ад жаждут ее смерти. И только я клянусь, что приложу все силы, чтобы она осталась жива. Слышишь, Всемогущий и Всевидящий, я клянусь!..

Резко, гортанно вскрикнув, Ирина оттолкнулась руками и села. Пустым полубезумным взглядом обвела комнату.

Отдернув инстинктивно метнувшуюся к рукояти меча руку, я выпрямился. Подошел к ней. Опустился рядом на корточки, стараясь не обращать внимания на вздымающуюся под тонкой ночной рубашкой грудь.

— Тише, Ира, тише. Это был сон, всего лишь сон… Ничего не случилось…

Ирина молча смотрела на меня. И я видел, как блестят в полумраке ее глаза. Обычные глаза испуганной дурным сном девушки. Расширенные и часто-часто мигающие. Вот только мерцали в них бесконечными колючими гранями тени синего льда.

Я потянулся, чтобы включить стоявший у изголовья ночник. И вздрогнул, когда холодная, необыкновенно холодная ладошка легла на мои пальцы.