Высшее милосердие

К концу трапезы, и, собственно говоря, к закрытию ресторанчика, к ним подсел Борис. Он принес еще одну бутылочку вина, и они весело закончили вечер анекдотами и одесскими шутками.

- Как же мы будем добираться до пансионата? – спросила Юля, когда они вышли на улицу.

- Не волнуйтесь, доберемся. Давайте сначала пройдемся немного.

Ночь пахла фруктами и пылью, и была удивительно теплой и ветреной. Ветер шумел где-то высоко в кронах деревьев, и тень листьев на земле создавала иллюзию качки, отчего у Юли слегка закружилась голова. Она ойкнула, и тут же Яков Соломонович предложил ей взять его под руку. Она взяла и под легким пиджаком ощутила стальные мышцы. «Интересно, сколько ему?» - подумала она, - «Под шестьдесят, наверное».

- Мне пятьдесят шесть, - ответил он ее мыслям, - из них почти половину я прожил здесь, лучшую половину. И все надеялся когда-нибудь вернуться. Но пока не получается.

- Почему?

- Моя жена – коренная москвичка. Ее сюда на пмж калачом не заманишь. Да и Одессу она так и не полюбила. Впрочем, и Одесса ее тоже. Знаете, даже забавно. С ней здесь вечно приключаются какие-то неприятные истории. Один раз ногу подвернула на ровном месте, и половину отпуска просидела дома. Другой раз - потеряла сумочку с документами, хлопот было – вспомнить страшно. Третий – села на окрашенную скамейку, испортила дорогущее вечернее платье. Четвертый – встретила пренеприятнейшую особу, свою коллегу по работе, и та имела ее весь отпуск. Да, если уж Одесса кого невзлюбит, так только держись.

- Интересно, а как она отнеслась ко мне?

- А вот мы сейчас проверим. Вон там, видите, перекресток? Сейчас мы до него дойдем, и если нам сразу же подвернется частник, то благосклонно.

Они дошли до перекрестка, и Яков Соломонович, завидев машину, проголосовал. Машина остановилась.

- Вот видите? Она к вам благосклонна.

Он поговорил с водителем, открыл дверцу заднего сидения и помог Юле сесть, а сам устроился на переднем.

- Против музыки не возражаете? – спросил водитель и, не дожидаясь ответа, нажал на кнопку. Скорость переплелась с бархатным голосом Джо Дассена, и Юле стало так невыразимо хорошо, что на глаза навернулись слезы, и хотелось только одного: чтобы вот так ехать и ехать, бесконечно долго и все равно куда.

Через полчаса они были уже на месте. Сделав несколько шагов по тротуару, Юля захромала.

- Я стерла ноги... Боюсь, Одесса все-таки от меня не в восторге...

- Это я виноват, затаскал вас окончательно. У вас есть что-нибудь, чем можно обработать раны? – спросил Яков Соломонович.

- Боюсь, что нет.

- Тогда у нас два варианта: либо спуститься на пляж и долго-долго купаться. Морская вода делает чудеса. Или же зайти ко мне. У меня есть аптечка.

- Да вы не беспокойтесь, заживет.

- Конечно, заживет. Но обработать все-таки надо. Пойдемте-пойдемте.

- Да как-то неудобно беспокоить ваших соседей. Поздно уже.

- У меня нет соседей. Я в одноместном.

Они зашли в номер, он дал ей чистое полотенце и скомандовал:

- Идите в ванную, мойте ноги. А я пока тут все приготовлю.

Потом он усадил ее поудобнее в кресло, сел перед ней на корточки, взял в руки ступню и, осторожно присыпав ранку каким-то порошком, залепил ее пластырем. Затем то же самое сделал со второй ступней.

- Это толченый стрептоцид. Для таких вещей лучше не придумаешь.

- Спасибо вам, не дали пропасть.

Поднимаясь из кресла, Юля опять качнулась, но он подхватил ее и на секунду задержал в руках. Внутри нее что-то оборвалось. Почему-то ей сразу стало наплевать на то, что он для нее слишком стар, что он женат, что они работают вместе, что ситуация тривиальна до пошлости: пьяные командировочные... Она видела только его желтые глаза то ли хищника, то ли какого-то древнего бога, тонула в них и становилась легкой-легкой, почти невесомой.

Укладывая вещи в дорожную сумку, Юля думала о том, что, побывав замужем, родив двоих детей и имея в разводе время от времени легкие кратковременные романы, она так и не узнала, что такое страсть. Ей казалось, что ее обокрали, провели, надули. Что ее мужчины, прекрасно зная, каким может быть секс, не удосужились, или поленились, или не сочли ее стоящей посвятить в это таинство, в которое, она не сомневалась, они посвящали других своих женщин, и ей даже не приходило в голову, что они одинаково скучны с ними, как и с ней. И еще она металась между страхом, что продолжения в Москве не будет, и яростным желанием этого продолжения. Разумеется, она не собиралась доставать его телефонными звонками, подкарауливать, бегать к нему при каждом удобном случае, и уж тем более афишировать отношения. Но как добиваться его, если он не захочет их, Юля еще не придумала. Она дала себе неделю, за которую либо все решится само, либо что-то ее осенит, и дальше этого решила пока не заглядывать.

Москва встретила затяжным дождем, кафедральной и бытовой рутиной. Дни крутились серой юлой на фоне тоскливо-однообразного звука мегаполиса, а ночи обжигали воспоминаниями, мучили дурными мыслями, плохими предчувствиями и осознанием никчемности жизни, как уже прожитой, так и грядущей.