Выстрел

Схватившись за ту крошечную часть надежды, которая еще жила во мне, я спрашиваю:

— Он выйдет раньше? Мне можно будет увидеть его?

Она качает головой, и когда я вижу, как ее лицо мрачнеет, она отбирает у меня крошечную надежду, говоря:

— Мне очень жаль. Твой отец умер.

И это тот самый момент, когда понимаешь, что эти надежды и мечты такая же лажа, как и сказки.

Я опускаю голову и наблюдаю, как тяжелые слезы капают на пыльный бетон под моими ногами. Они растекаются и просачиваются в землю, где, я уверенна, они находят свой дом в аду. Но они недолго будут там одиноки, поскольку мое сердце невыносимо тяжелеет, будто в любой момент тоже упадет. Я хочу закричать, хочу пинаться и бить что-нибудь. Я хочу топнуть ножкой как малыш и закатить истерику, на которую способна девочка моего возраста, выкрикивая на весь мир, что ненавижу всех. Я хочу так сильно кричать, чтобы кровь прорвалась из меня. Я хочу все это сделать, но не делаю ничего. Эта война только внутри меня, но я хорошо скрываю ее. Какой смысл показывать ее? От этого ведь ничего не изменится. Никто не придет и не спасет меня. Поэтому я просто сижу на ступеньке и тихо плачу. В голове вертится миллион вопросов, но вместо этого я спрашиваю:

— Как?

— Кажется, там была драка между заключенными, и один из них ранил твоего отца. Это место было хорошо изолировано, и к тому времени как охрана добралась до него, было уже слишком поздно.

— Почему? В смысле, я… — я едва могу говорить, когда рыдания прорываются сквозь мой деланный внешний вид, мое тело начинает неистово дрожать. — Вы уверены, что это был он?

Я имею в виду, вдруг они ошиблись?

— Это не ошибка, Элизабет, — тихо говорит она. — Мне очень жаль.

— Но, у меня больше нет других членов семьи. Я имею в виду, ч-что произойдет теперь?

— Ничего не изменится.

Вперившись в нее взглядом, я говорю:

— Изменится всё. — Я отворачиваю от нее голову и начинаю рыдать, закрывая руками глаза. Инстинкт бежать слишком силен, но мне некуда идти, и это бесит меня. Я не хочу торчать здесь. Я не хочу этой жизни. Все, что я хочу — это назад моего папу. Поэтому встаю и выплевываю слова своему бесполезному соцработнику: — Я, черт побери, ненавижу тебя! Я ненавижу все, что связано с тобой! Тебе абсолютно плевать на меня или моего отца! Ты просто тупая сука! — я захожу в дом, захлопывая со всей силы дверь за собой, и бегу наверх. Но я иду не к себе, а к Пику. Я громко, навзрыд реву, когда вхожу в его комнату. Он тут же подскакивает с кровати и оказывается подле меня, спрашивая:

— Что такое? Что случилось?

Он обнимает меня крепко руками, пока я, упав на его грудь, высвобождаю самые несчастные рыдания в жизни. Я так крепко стискиваю его футболку в кулаке, что кажется, будто я могу переломать пальцы, но я приветствую боль. Мне нужна боль. Нужно что-нибудь, чтобы отвлечься от самой невыносимой боли. Это не может быть правдой.

Он не мог на самом деле умереть.

Он просто не мог.

— Элизабет, — говорит Пик, и я чувствую, что хочу выблевать пустоту, которая наполняет меня, потому что он исчез, я исчезла. Я даже не понимаю, что мы пересекли комнату до того, как я открываю глаза, и мы ложимся.

— Что она сказала? — спрашивает он.

— Я ненавижу ее, Пик. Я всех ненавижу, — я задыхаюсь от боли.

— Расскажи мне.

Слова ранят, когда вылетают изо рта:

— М-мой папа. Она сказала, что он умер, Пик. Кто-то ранил его, и он умер, — высказанные слова глубоко ранят, и хватка Пика внезапно становится в тысячу раз сильнее.

— Дерьмо, — выдыхает он, пока я реву.

— Это не может быть правдой. Не может.

Услышав это от Люсии, я почувствовала оцепенение, а с Пиком — моей безопасностью — эмоции переполняют меня. Я тону и не могу дышать. Все, что я могу — это кричать и плакать, и это я и делаю, как беспомощный ребенок, не отпуская крепкий захват на майке Пика. Будто его рубашка — мой путь к выживанию, и если я отпущу, то упаду в небытие. И сейчас, лежа здесь, я разрушаюсь на миллион кусочков. Я никогда снова не буду цельной. Я никогда не прощу мир за это. Я хочу моего папу назад.

Сейчас же.

Я хочу увидеть бакенбарды на его лице, которые царапают, когда он целует меня. Я хочу услышать его мелодичный голос, поющий мне вновь, хочу его прикосновений, объятий, его любви, улыбок, щекоток, смеха, глаз, рук, запах — все. Я хочу, чтобы меня спасли.

Я хочу своего принца.

Пик прячет меня под свой подбородок, время от времени целует мою макушку. В конце концов шум в комнате начинает утихать, когда я устаю и успокаиваюсь. Мое тело кажется таким тяжелым, голова раскалывается так, что больно открыть глаза. Пик водит рукой вверх-вниз по моей спине, пытаясь успокоить меня, но ничто не может унять мои муки.

В тишине комнаты, я шепчу:

— Ты когда-нибудь думал о смерти?

— Иногда, — тихо отвечает он.

— Это пугает тебя?

— Нет, а тебя?

— Теперь нет, — отвечаю я, а затем спрашиваю: — Думаешь, мой папа был напуган?

— Нет, — без колебания говорит он.

— Откуда ты знаешь?