Выстрел

— Потому что, если он умер, значит, он навсегда будет с тобой. Осознание, что он наконец сможет увидеть тебя вновь… Я сомневаюсь, что он был напуган.

Его слова превращают мои рыдания в молчаливые слезы, которые впитываются в его майку.

— Это нечестно, Пик.

— Нет, нечестно. Ты заслуживаешь самого лучшего в этом мире, и я клянусь, что я буду бороться за то, чтобы дать тебе это. Однажды, когда мы выберемся из этого кошмара, я найду способ сделать тебя счастливой.

— Я не верю в счастье, — хныкаю я. — Я больше ни во что не верю.

Он убирает мои волосы назад и опускает голову, чтобы посмотреть на меня.

— Поверь в меня.

Его глаза темнеют, и я понимаю, что он — мой единственный шанс выжить. Пик всегда изо всех сил старается защитить меня, он всегда беспокоится обо мне. С первого дня, когда я попала сюда, он стал моим братом. Это произошло мгновенно. И сейчас у меня нет иного выбора, кроме как поверить во всё, что он говорит, потому что он единственный в моей жизни присутствует постоянно.

Когда он наклоняется и целует меня в лоб, я бездумно вдыхаю его запах и целую его в шею. Он удерживает свои губы на моем лбу и не шевелится, но его руки оказываются на моих щеках, и он притягивает меня ближе. Прежде чем я осознаю, его губы уже на моих в застывшем поцелуе. Я хватаю его за запястья, и как в тумане, незаметно наши рты начинают двигаться вместе.

Я никогда не целовала Пика прежде, никогда даже не думала об этом, но каким-то образом это ощущается правильно. Он первый мальчик, которого я целую. Мы занимаемся сексом уже два года, поэтому вы бы не подумали, что его поцелуй будет ощущаться хоть как-то, но это не так. Непонятно как, он отвлек меня от всего ужасного, и я могла сосредоточиться только на нем одном. Кажется, будто я вновь могу дышать.

Перекатываясь на меня, он отстраняется, чтобы снять майку, и я тоже сажусь, чтобы снять свою. Когда мы полностью раздеваемся, он натягивает на нас простыни, и я впитываю его тепло. Это все ощущается по-другому, чем сотню раз до этого, когда мы делали такое раньше. Всегда было холодно и мерзко, в то время как Карл наблюдал за нами, не сводя глаз.

— Не думай об этом, — говорит Пик, понимая мои мысли.

— О чем?

— Не думай о нем. Он не имеет ничего общего с этим. Мы не на матрасе там, в подвале, мы здесь, в моей постели. Ты в безопасности.

— Только мы?

— Только мы, — произносит он, когда проскальзывает в меня, и впервые я нахожу волшебство в том, чтобы сдаться, поверив. Получается, что Пику это было давно известно, потому что в данный момент, я не чувствую ни боли, ни страданий.

Есть только мы, и я в безопасности.

ГЛАВА

Мои зубы стучат, когда я иду домой из школы. Я раздражена тем, что попала в неприятности из-за драки с девчонкой, которая дразнила меня сегодня, и теперь я должна оставаться на продленку ближайшие две недели. Пик стал работать все больше и больше, поэтому мы редко ходим вдвоем домой, и он не позволяет мне таскаться вместе с ним. Он говорит, что не хочет, чтобы я путалась с его дружками, но он всегда приходит домой до появления Карла, чтобы я не оставалась наедине с ним. Жизнь не особо изменилась. Мне почти четырнадцать, я стала выше, немного поправилась, волосы стали длиннее и завиваются сильнее, чем раньше, и на моих запястьях появилось больше ран. Они выглядят так, будто я пыталась порезать себя, но шесть лет, проведенные со связанными ремнем руками, сделают такое и с вами. Хотя я достаточно неплохо скрываю их, надевая кофты с длинным рукавом.

С тех самых пор как два года назад я узнала о смерти папы, я оцепенела ко всему вокруг. Я чувствую, будто живу, машинально дыша большую часть времени. Я могу довольно легко отстраниться от действительности. По большей части я постоянно такая: застывшая и пустая. Только Пику я позволяю заглянуть внутрь. Он — мое освобождение, единственный, кому я показываю настоящую себя. Начиная с полудня, с полудня того дня, когда я узнала, что больше никогда не увижу папу, мы с Пиком продолжаем спать вместе, скрытно, в его постели. Я стала эгоистичной в отношении него, использую его, чтобы убежать от всего плохого. Это очень сложно объяснить, но когда я с ним, я чувствую, будто очищаюсь.

Как только я поняла, что делаю, я честно призналась ему. Вина поглощала меня, и когда я объяснила ему мои чувства, то думала, он разозлится, но нет. Он сказал, чтобы я делала все, что угодно с ним. Хотя я по-прежнему чувствую вину. Стыд за то, что я использую его так эгоистично, съедает меня, и после того как мы заканчиваем, я становлюсь тихой и частенько плачу. Пик успокаивает меня так, как только может, обнимает меня, убеждает, что все в порядке.

Я — неприятность, но этого следовало ожидать, после такого грубого начала, которое я получила в этой сумасшедшей, конченой жизни. Мне всего четырнадцать лет — слишком рано, чтобы быть такой ожесточенной и озлобленной. Иногда, когда вижу детей с родителями, я хочу, чтобы эти родители умерли. Я хочу, чтобы каждый ребенок почувствовал ту боль, которую чувствую я, потому что это несправедливо. Жизнь — жестока, а я — ее сучка.