Пик знает это, поэтому когда мы в кровати наедине, он старается кончить быстрее, чтобы не заставлять меня чувствовать это вновь. Это странно, потому что мне нравится секс с Пиком, когда мы наедине, но в то же время это пугает меня, потому что я не хочу, чтобы это ощущалось так приятно, это не должно так быть. Но я хочу быть с ним, потому что с ним я не чувствую себя несчастной и уродливой. Он забирает эти чувства, и хоть на мгновение я чувствую себя свободной. Когда я заворачиваю за угол, вижу, что Пик сидит на обочине и курит сигарету.
— Пик, — кричу я, и он смотрит на меня, затем встает.
— Где, черт возьми, ты была? — спрашивает он, разозленный.
— Я подралась, и меня оставили на продленку.
Затянувшись, он приоткрывает рот, и дым лениво покидает его, когда он превращается в братика-защитника и говорит:
— Расскажи, что случилось.
— Та девчонка, о которой я рассказывала, ну, знаешь та, которая превращает мою жизнь в ад? Она продолжала трепать своим языком в столовой, называя меня разными прозвищами. Я больше не могла вытерпеть это, я потеряла контроль.
— Что ты сделала?
— Она сидела в конце моего стола, я запульнула в нее яблоко, и оно прилетело прямо ей в голову. Прежде чем осознала это, я уже была не на своем месте, а прижимала ее к полу.
— Да, ладно? — произносит он с полудовольной усмешкой на лице. — Ну, я не вижу никаких отметин на тебе, значит, ты выиграла?
— Это было не соревнование, Пик, — говорю я, чувствуя себя неудачницей, как и говорили дети в школе.
— Что не так? Ты надрала ей задницу, ты должна чувствовать себя хорошо.
— Ты такой мальчишка, — выдыхаю я, опустив голову. Когда он приобнимает меня за плечи, я добавляю: — Я ненавижу находиться здесь. Я ненавижу то, что у меня нет друзей.
— Они суки, Элизабет. Молодые, глупые суки.
— Я — молодая и глупая.
Пик тушит сигарету, прежде чем мы направляемся в дом.
— Молодая — да. Глупая — нет, — говорит он, пока мы поднимаемся наверх. — Тебе осталось провести там всего пару месяцев. На следующий год ты вновь будешь со мной.
— Точно, — фыркаю я. — Ты будешь старшеклассником, а я новеньким фриком.
Он шлепается на кровать, складывая руки за голову, и говорит:
— Ты нисколько не похожа на фрика. Поверь мне. Те девки просто завидуют тому, что ты симпатичнее их.
От его слов по моей шее расползается румянец, но в то же время они что-то заполняют внутри меня. В последний раз, когда мне говорили, что я симпатичная, мне было пять лет, и говорил это мой папа. Он всегда говорил, что я красивая и симпатичная, говорил, что у меня самые необыкновенные рыжие волосы. Внешность обманчива, я знала это, но не осознавала, насколько мне нужно услышать, что я симпатичная до настоящего момента.
— Что не так? — спрашивает он, замечая печаль в моих глазах. — Иди ко мне.
Я подхожу и сажусь рядом с ним.
— Что не так? — повторяет он.
— Я чувствую себя безобразной внутри, — признаюсь я.
— Не надо, — говорит он, садясь. — В тебе нет ничего безобразного.
— Да ладно, Пик? — насмешливо спрашиваю я.
Раздраженный моим тоном, он защищается:
— Никто нас не знает. Никто. Это ты сама позволяешь другим людям думать или говорить то, что заставляет тебя так себя чувствовать.
— Именно так я себя и чувствую, Пик, — спорю я, повышая голос.
— У тебя есть сила изменить это. Ты чувствуешь себя так, как позволяешь себе.
— Так значит, это я виновата? Виновата, что так себя чувствую?
— Грусти. Злись. Ненавидь, кого только хочешь. Вини, но ни секунду не думай о себе хуже, чем ты есть. Ты не безобразная и не убогая, или что ты там о себе думаешь, — его голос решительный и суровый, когда он говорит это, но внезапно он смягчается, произнося: — Не существует ничего, что бы я не сделал ради тебя. Ты все еще веришь в меня?
Я киваю.
— Хорошо. Потому что так будет не всегда.
— Нет?
— Нет.
— Расскажи мне, Пик. Как это будет? Расскажи мне сказку, — слегка насмехаясь, говорю я.
— Я заставлю тебя вновь поверить в сказки.
Я тихо хихикаю над его решительными словами, и он улыбается мне.
Мы проводим следующий час, бездельничая и доделывая домашнюю работу. Карл уже пришел домой, но не сказал нам ни слова, это хорошо, а сейчас запах готовящегося ужина заполняет дом. Бобби почти никогда не готовит.
— Думаешь, нам перепадет что-нибудь из этого? — спрашивает Пик, упоминая о том, что там готовит она.
— Сомневаюсь, — говорю я, закатывая глаза, и мы оба улыбаемся.
— Пик, — Бобби кричит снизу.
— Сейчас вернусь, — говорит он.
Я остаюсь на его кровати, и когда слышу, как закрывается входная дверь, поворачиваюсь к окну и вижу, что Пик разговаривает со своим соцработником на переднем дворе. Что бы ему ни говорили, выглядит он взбешенным, проводя сильной рукой по волосам. Он что-то приглушенно кричит, но я не могу разобрать. Когда он поворачивает голову к окну, мой желудок ухает вниз. Выражение его лица говорит о том, что мне стоит беспокоиться, и я так и делаю. Я спрыгиваю с кровати, когда он возвращается в дом. Он бежит по лестнице вверх, а я встречаю его у двери. Схватив меня за плечи, он вталкивает меня обратно в комнату и запирает дверь.