Выстрел на Большой Морской

Золоторотцы имеют два сословия: надземное и подземное. До поры до времени они живут в казарме, днюют в здешнем «пчельнике», а ночью выходят на промысел. Их кормят переправа через Москва-реку и дорога на Можайск. Когда-то именно здесь войска Наполеона перешли реку вброд и вступили в город. В 1868 году на этом месте выстроили капитальный мост и назвали его Бородинским. Движение к Первопрестольной по нему значительное, и налётчиками есть из чего выбирать. Одиночные путники, экипажи и даже небольшие обозы становятся добычей золоторотцев. Под утро на подступах, а то и под мостом находят тела убитых и ограбленных людей. Многие же исчезают бесследно, и молва утверждает, что они хоронятся в здешних пещерах.

Когда терпение пристава истощается и он проводит в Дорогомиловке повальный обыск, попавшие под подозрение мазурики спускаются вниз. Они переходят в подземное состояние и надолго поселяются в здешних старинных каменоломнях. Жизнь их от этого мало меняется. Вместо сырой казармы появляется такая же пещера, и днём в кабаке приходится опасаться внезапной облавы. Всё остальное по-прежнему: водка, карты и по ночам кровь. Говорят, что из стоящих на берегу казарм прорыты в толщу горы длинные ходы, по которым легальные золоторотцы сообщаются со своими подземными братьями. Это вряд ли — растояние между ними более версты, но легенда существует и ей многие верят.

Летом владения громил значительно расширяются за счёт толп беспаспортного люда, поселяющегося за Дорогомиловской заставой. Кладбище и Красный луг уставляются шалашами. Несколько тысяч ищущих место крестьян, бродяг, «спиридонов-поворотов», воров и спившихся ремесленников поселяются вблизи казарм. Громилы выбирают из них тех, кто посмышлёнее, и ставят в работу. Человек получает фальшивый вид и устраивается дворником или истопником в купеческое семейство. Месяц-два ведёт себя исправно, заслуживает доверие хозяев. А потом однажды ночью отворяет дверь налётчикам…

Дорогомиловские дергачи оперируют и на Можайской дороге, добираясь до Одинцово и Подлипок. Местом же сбыта добычи служит рынок при Смоленской площади — до него, спасибо Бородинскому мосту, рукой подать. Зимой, когда движение на дорогах уменьшается, налётчики приходят в Москву. Пресня, Хамовники, Арбат и Пречистенка становятся по ночам опасны для прогулок. Сама Дорогомиловка несколько стихает и делается малолюдна. Днём из горы здесь и там вырываются клубы дыма: это подземные жители жгут костры, греясь в своих убежищах. Обыватели, завидя это, крестятся и ускоряют шаг…

Лыков появился в слободе к одиннадцати часам, когда открылись оба здешних кабака. Синяк на его скуле сделался багровым и придавал сыщику драчливый вид. Бок и голова совершенно зажили; титулярный советник готов был продолжать поиски.

Войдя в заведение Дуркина, Алексей сразу привлёк к себе внимание аборигенов. Взял в розлив полбутылку, сел за пустой стол. Все вокруг дружно прекратили разговоры и смотрели на него неприязненно. Не успел Лыков отхлебнуть из стакана, как напротив него без приглашения уселся рослый малый в щегольской, но неопрятной сибирке.

— Ты кто?

— Сыщик. Али не видишь?

Собеседник озадаченно замолчал. Подошёл ещё один золоторотец. Поплевал на палец, наклонился и поскрёб Лыкову синяк на скуле — не нарисован ли.

— Это кто тебя так?

— Его я и ищу. Мишка Самотейкин есть здесь?

Ещё два золоторотца подсели так же без приглашения. Теперь Алексей был со всех сторон окружён угрюмого вида ребятами, смотревшими на него с враждебным интересом.

— Нету тут такого, — ответил за всех фартовый в сибирке.

— Его ещё называют Мишка Саратовский. Колбасник. Здоровый такой… Ходит при отставном офицере. Фамилия офицерика — Рупейто-Дубяго. Ну?

— Не нукай, не запряг. На кой ляд они тебе?

— Взяли у меня для сбыта «красноярок» на значительную сумму, а теперь бегают, сволочь. Второго дня в Хапиловке совсем их было поймал, да утекли. А я такие шутки не принимаю.

— Сам-от кто?

Лыков молча протянул собеседнику тряпицу. Тот развернул и стал внимательно изучать паспорт и наградные бумаги на Георгиевский крест и Аннинскую медаль.

— Хгм… Кавалер, значит…

Остальные трое дергачей по-прежнему не спускали с Лыкова глаз, но что-то в их поведении изменилось.

— Так. Кто могёт удостоверить твою самоличность?

— Сам я питерский, там меня многие знают. А у вас — Верлиока и Тоська-Шарап, кулачный чемпион.

Грабители переглянулись.

— Верлиока деловик серьёзный, — сказал худощавый испитой бородач. — «Иваном» сделан. Вчерась Котяшкину деревню к рукам прибрал.

— Я ему в том помогал. Там был такой Федя-Заломай…

— Есть такой! — обрадовался третий золоторотец, с рваным ухом и без двух зубов. — Дюжий вьюнош!

— Я этого юношу мордой об снег повозил и к Верлиоке доставил, как пленного. А там уж они договорились.

— Тоська-Шарап первый на Москве кулачный боец, — убеждённо сказал парень в новом казакине. — Я его в Ключиках смотрел. Ты тоже, что ли, кулачник?

— А ты зайди в «Каторгу», спроси там у Марка Афанасьева, как Лыков вашего первого бойца в бараний рог гнул.