Выстрел Собянской княжны

На улице Розенберг взмахом руки остановил извозчика и велел оробевшему ваньке задаром везти их к инженерному дому «по казенной надобности, срочно». Взяв в качестве понятых все того же дворника Феоктистова да господина с третьего этажа, все рассказывавшего Константину о странных звуках в седьмом номере вчера вечером и утверждавшего, что в «сием месте нечисто», они вчетвером бестолково перерыли всю квартиру, причем понятые старались и любопытствовали более самих полицейских. Костю коробило, когда любопытный господин, причмокивая сладострастно, пальцем ковырял Сашеньки но белье. Отогнав сего фетишиста, Кричевский сложил по памяти стопку вещей, которые просила привезти она. Розенберг изъял револьвер, лежавший в ящике простреленного трюмо у окна, и, поразмыслив, зачем-то прихватил оттуда же пачку писем, адресованных княжне Омар-бек из разных городов империи. На том и завершили обыск, закрыли дверь и опечатали, а дворника обязали явиться завтра же для дачи показаний по делу.
По возвращении их в полицейскую часть Розенберг заторопился с допросом княжны. Ему не терпелось объявить ей о смерти Лейхфельда и о начале следствия по этому факту. Костя, на летнюю фуражку которого все косились с удивлением, избегая объяснений, поспешил заменить ее старой форменной шапкой Макарыча, на два размера большей, чем надобно, заручился распоряжением задумчивого и молчаливого, как никогда ранее, Леопольда Евграфыча и вприпрыжку побежал в застенок — к княжне.
Отправив пожилого надзирателя прочь, за коридорную решетку, он прежде постучал условным стуком, а после провернул скрипучий ключ и открыл дверь.
Княжна дурно провела ночь, осунулась. Кожа ее, прежде гладкая и свежая, покрылась местами краснотой и сделалась сухою, болезненного вида. Пышные волосы пришли в беспорядок. Только глаза, огромные, карие, спокойные, как бездонные озера, оставались прекрасными как прежде. Ничего не выражая при появлении Кричевского, заставшего ее в прежней позе, с поджатыми ногами на нарах, будто она и не ложилась, Сашенька лишь выжидательно повернула голову. Константин, терзаясь глубокой виной и раскаянием за внезапную измену, такую ненужную и гадкую сегодня, сложил аккуратной горкою принесенные вещи у ног ее и опустился тихо на колени перед низкими нарами, взяв ее холодные пальцы в свои жаркие ладони.

— Лейхфельд умер вчера ночью, — сказал он. — Ты прости меня за вчерашнее… Я все исполнил.

Глаза ее дрогнули, и зрачки расширились при известии о смерти инженера.

— У душегубки окаянной прощения просишь, — разлепив спекшиеся от долгого молчания губы, хрипло усмехнулась она.