Выстрел в чепчик

Не в силах бороться со вспыхнувшей в ней вдруг жаждой общения, Тамарка не только выдала все наши планы и секреты, но и мерзко надо мной надсмеялась, многократно называя меня маразматичкой, заедающей лучшие годы бабы Раи.

Все это добрыми людьми было передано мне в ту же ночь. Передано неоднократно — Евгений только трубку с телефона успевал хватать. Я же, стараясь не слышать пьяного храпа бабы Раи, доносящегося из соседней комнаты, неистово костерила Тамарку.

Нет, обиды я на Тамарку не держала и не держу, поскольку сама в пьяном виде способна и не на такое…

А то, что Тамарка внезапно встала на защиту бабы Раи…

Уж так устроен человек: душа у него одна, и рвется она любить в разные стороны.

Баба Рая за той бутылкой тоже времени даром не теряла — щедро жаловалась на свою судьбину, испытывая при этом настоящее блаженство. Поскольку из короткого перечня человеческих радостей ее жизнь вычеркнула почти все, баба Рая научилась смаковать еще доступные удовольствия и осуждала меня долго и замысловато, пользуясь тем, что Тамарка на ее стороне.

Наслушавшись россказней бабы Раи и за бутылкой сроднившись с бабой Раей душой, Тамарка прониклась ненавистью ко мне — угнетательнице.

С фанатической преданностью бабе Рае пьяная Тамарка бросилась меня осуждать при всех, кто под руку подворачивался. И после этого заграница еще гадает, в чем секрет русского фанатизма.

Что касается меня, скажу: рада была бы я, если бы Тамарка ограничилась одним лишь разбором моих косточек, но Тамарка ограничиться не смогла, за что в дальнейшем и поплатилась.

Но не моя в том вина.

Глава 22

На следующий день случились сразу два события: упала картина и позвонила Тамарка.

Картина упала во время обеда. Поскольку она была маленькая, легкая и невзрачная, мы с бабой Раей не слишком обратили на это внимание.

Баба Рая после вчерашнего обращать внимание не способна была ни на что. Душераздирающе охая и ахая, она перевязала голову платком и каждые пять минут заставляла меня смотреть, не полезли ли наружу ее старые мозги.

Мозги если и были у бабы Раи, то доказательств тому не давали и наружу не лезли. Я же в перерывах между осмотрами бабы-Раиной головы выполняла множество других обязанностей: капала в стакан с водой валерианку, мерила давление, щупала пульс и регулярно совала валидол под язык бабы Раи, не забывая ей напоминать о бесчинствах прошедшей ночи.

Баба Рая стоически старалась сентенций моих не слышать, но, видимо, это у нее не получилось. Иначе откуда бы взяться тому выводу, которым порадовала меня она.

— Как тяжело быть молодой, — в конце концов сказала старушка, и Санька тут же с ней согласился.

Он время от времени завидовал старости бабы Раи, в чем неоднократно мне признавался.

— Бабе Рае хорошо, — говаривал Санька, — она может без игрушек, и зубы ей не надо чистить, только в стаканчик класть, и рано ложиться спать ее никто не заставляет, и просыпается она утром сама и шаркает ногами сколько хочет, и никто ее за это не ругает.

К этому перечню я могла бы кое-что добавить и от себя, но завидовать бабе Рае ни в коем случае не стала бы, поскольку недалек тот день, когда сама смогу воспользоваться всеми теми благами, которыми так восторгается глупый Санька.

Что касается бабы Раи, то счастья она своего не понимала вообще, а в тот день особенно.

— Как жа ж тама бедная Тамарка-то? Она жа ж еще и работаеть? — с потаенным восхищением вопрошала баба Рая. — Как жа ж на работу она пошла, когда я жа ж ни сидеть, ни стоять не умею?

Слава богу, долго мучиться этим вопросом бабе Рае не пришлось, потому что Тамарка позвонила и во всех подробностях своей собутыльнице сообщила о всех своих похмельных ощущениях.

Длилась их беседа долго. В конце концов пообещав прислать бабе Рае от их общего недуга прогрессивного заморского лекарства, Тамарка с бабой Раей простилась и переключилась на меня.

Поскольку я уже была в курсе всех ее подвигов, то разговаривала с ней предельно сухо, Тамарка же была верней побитой собаки и, как говорит Маруся, прямо всей собой рвалась мне чем-нибудь услужить. Я вежливо, но непреклонно отражала ее рвение.

— Ну что ты, Мама, как неродная, — в конце концов взмолилась Тамарка. — И разговариваешь со мной сквозь зубы.

— А как прикажешь с тобой разговаривать? — рассердилась я. — Ты меня предала.

— Если кого и предала, так только себя, — нахально Заявила Тамарка и тут же шепотом спросила:

— Как у тебя, Мама, картина, еще не падала?

— Падала, но я не уверена, что ее не сшиб Санька.

Что-то он задумчивый какой-то.

— Это не Санька, — пылко заверила меня Тамарка. — Клянусь, не он.

— Тогда домовой, — рассердилась я. — Я из дому не выходила, отпаивала лекарствами бабу Раю, выведенную из строя тобой.

Тамарка рискнула мне возразить:

— Ну и что, что из дома не выходила? Веревку могли и ночью подпилить.

— А мы разве спали ночью? Благодаря тебе я не сомкнула глаз, все выслушивала, какой ты грязью меня поливаешь.

— Мама, ты жестокая, при чем здесь грязь, когда я говорю про картину?