Выстрел в лицо

— Но я все равно не понимаю, почему вы пришли именно ко мне, — заметил Брунетти. — Я ничем не могу вам помочь, по крайней мере, пока ваш муж не обратится к нам с официальным denuncia[45]. Тогда прокуратура начнет расследование, изучит факты и улики, решит, имело ли место преступление или нет, и если да, что это было за преступление, насколько оно серьезно. — Наклонившись к женщине, Брунетти проговорил, словно сообщал секрет: — И, боюсь, все это займет массу времени.

— Нет-нет, этого нам не надо, — закачала головой Франка. — Раз муж не хочет давать расследованию ход, значит, не хочет. Меня-то беспокоит то, из-за чего он может этого не хотеть. — Она твердо посмотрела на Брунетти. — Поэтому я к вам и обратилась, — сказала она и замолчала.

— Если это дело рук финансовой гвардии, — через какое-то время заговорил Брунетти, решив, что в этом ей врать не будет, — то их, скорее всего, заинтересовали налоги, а это еще одна сфера, помимо компьютеров, в которой я совершенный профан. — Она кивнула, и Брунетти продолжил: — Но о возможных проблемах с налогами знают только ваш муж и его бухгалтеры.

— Верно, — быстро согласилась Франка. — И я не думаю, что дело именно в налогах.

Это ее заявление могло значить что угодно, понял Брунетти. Либо ее муж не уклоняется от уплаты налогов, во что Брунетти верилось с трудом, либо у него столь квалифицированные бухгалтеры, что им удается создавать иллюзию того, что он не уклоняется от уплаты налогов. Этот вариант гораздо более вероятен. Или, что тоже вполне возможно, учитывая состояние и положение в обществе Катальдо, у него в финансовой гвардии есть свой человек, который одним росчерком пера может уничтожить все следы его финансовых преступлений.

— А еще какие-нибудь варианты у вас есть? — поинтересовался Брунетти.

— Боюсь, их у меня слишком много, — ответила она так серьезно, что Брунетти забеспокоился.

— Например?

Франка взмахнула руками, словно отгоняя от себя его вопрос. Затем, вновь сложив руки на коленях, сцепила пальцы и прямо посмотрела на Брунетти.

— Комиссар, мой муж — честный человек, — заявила она и, убедившись, что Брунетти не собирается комментировать ее слова, повторила: — Честный. — Она умолкла, давая Брунетти еще одну возможность ответить, но он ею не воспользовался. — Я знаю, что звучит это странно, учитывая то, каких успехов он достиг в бизнесе, — сказала она и быстро, словно боясь, что Брунетти ее прервет, добавила: — Но вы не подумайте, что я говорю про его деловые качества. Вовсе нет. Я не очень-то разбираюсь в его делах, да и не хочу разбираться. Это право — и обязанность — его сына, я в это вмешиваться не собираюсь. Так что о том, что касается бизнеса, я судить не могу. Но я знаю его в обычной, нормальной жизни, и могу поклясться, что он — честный человек.

Слушая ее, Брунетти про себя составлял список мужчин, которых лично считал образцами честности и справедливости — до тех пор, пока не выяснялось, что они умудрялись разнообразнейшими способами обкрадывать государство. Впрочем, в стране, где мнимое банкротство перестало быть серьезным преступлением, от человека, чтобы прослыть честным, требуется немного.

— …если бы он был родом из Рима, то пользовался бы всеобщим уважением, — заключила Франка, и Брунетти понял, что, погрузившись в собственные мысли, пропустил ее последние слова мимо ушей.

— Синьора, — заговорил он подчеркнуто официальным тоном, — все же я не уверен, что смогу вам чем-нибудь помочь. — Брунетти дружелюбно улыбнулся. — И вы бы оказали мне неоценимую услугу, если бы прямо сказали, чего конкретно вы боитесь.

В задумчивости, сама того не замечая, Франка принялась тереть правой рукой лоб. При этом она отвернулась в сторону и уставилась в окно. Брунетти неприятно кольнуло, когда он заметил, что там, где она касается лба рукой, кожа покрывается белыми пятнами. И тут Франка удивила его. Она неожиданно вскочила на ноги и подбежала к окну, а затем, даже не повернув головы, спросила:

— Это ведь Сан-Лоренцо, верно?

— Да.

Женщина все смотрела на канал, на берегу которого возвышалась полуразрушенная церковь, давным-давно ожидающая реставрации.

— Его ведь зажарили на костре до румяной корочки, да?[46] Хотели, чтобы он отрекся от своей веры, если я ничего не путаю.

— Так гласит история, — согласился Брунетти.

Обернувшись, Франка подошла к нему поближе.

— Как же много они страдали, эти христиане, — сказала она. — Видно, очень уж им это нравилось. Прямо никак настрадаться не могли, — усевшись на место, она взглянула на Брунетти. — Наверное, потому мне так симпатичны римляне. Они-то страдать не любили. Судя по всему, к смерти они относились спокойно, встречали ее с достоинством. Но вот боль им никакого удовольствия не доставляла — если только они не причиняли ее кому-нибудь еще. В отличие от христиан.

— Что, вы уже покончили с Цицероном и перешли к истории нашей эры? — пошутил Брунетти, надеясь поднять ей настроение.