Выстрел в Вене

И Константин встал на защиту президента, встал наступательно. Как бы там ни было, худо ли, хорошо ли с коммерцией, а с голоду народ не мрет, «чехи» за рекой ходят мирно, в Севастополе не стоит восьмой флот США, а Ходорковские мутят воду в Таллине, а не в Москве — и за это ему от Кости Новикова личная медаль. Но отец продолжал глядеть близоруко, не вернув роговую оправу в выемку на привычное ей место под переносицей: разве президент — по эту сторону ворот в рай? А если по ту, то в чем твой критерий, Костя? Кого — в нувориши, а кому — медаль? Не кипятясь, это объясни отцу!

— Кирилл Петрович, — (Новиков-младший называл отца по имени-отчеству, в чем была найденная им личная пропорция между уважением, любовью и вычленением самого себя из желтка уважения и любви. Дистанция, которая определила расстояние между ними не на линии «Папа — отец», а в иной плоскости. Чужие люди по-разному и обычно неверно или неточно воспринимали такое обращение к родителю, но ему до чужих дела было мало…), — Кирилл Петрович, не может быть президент не подобным своему народу. Не может быть неподкупен, как Робеспьер — иначе зальёт страну кровью гильотин, и не может быть справедлив, как британский судья или лорд — а последние, скажу тебе уже достоверно, а не приблизительно — за долю малую продаются, хотя и с другими лицами, чем наши вороватые купчики да чинуши, когда берут — дог-то гадит с другой рожей, чем дворняжка, — видел ведь, как виновато дворняга озирается у куста. И пацифистом, как индус, президент этой страны тоже быть не может… Мы не поймём.

— Может быть, может быть. С этим и Ключевский не стал бы спорить. Но вот как ты считаешь: он должен в этой стране быть справедливым? — ответил Новиков-старший после недолгого раздумья.

Костя своим чередом затянулся мыслью. Восприняв вопрос отца, он смекнул, что если развивать ответ в обычной логике сегодняшнего дня, то так или иначе упрешься в кровь великих репрессий. Такой теперь дискурс, и от него — никуда. Модное словечко. Дискурс. Или ракурс? Продляя молчание, он прикидывал не ответ отцу, а то, как вести с отцом разговор о том, о чем тот всегда избегал с ним говорить. Да, воспоминания о том времени Кирилл Петрович тщательно обходил по меньшей мере в присутствии сына, что в глазах того казалось странным для человека, выбравшего путь историка. Но даже телевизионные передачи, стоило там зайти речь о преступлениях режима, о невинно осуждённых в те годы военных, о реабилитации, проведённой после смерти Сталина, Кирилл Петрович переключал с самым неприступным мраморным лицом и на просьбы сына оставить программу, никак не откликался. И Костя не знал, что именно томит этого человека. Не знал, хотя подозревал. Костя с ранней юности расспрашивал отца о деде, о Петре Константинович, и гордился его героическим военным прошлым.

Прошлое это чем сильнее восхищало, тем горячей возбуждало его любопытство — хотелось чувствовать себя причастным, кровно причастным ко все более экзотическому ряду событий, которыми можно гордиться — а вот Кирилл Петрович с какой-то черты перестал удовлетворять жажду сына. Как погиб дед? За границей? Не известно? Но ведь есть краеведы, а ты — как-никак, историк! А ордена, медали? Ответы отца становились все уклончивее, так что Костя даже заподозрил того в ревности к деду. Он подступился к Иринке, а та отмахивалась — ее героическое военное прошлое не возбуждало ни в масштабе страны, ни в границах семьи. Один дядя Эдик что-то такое давал понять, как сыра понюхать — а не откусить.

«Петр Константинович был благороднейший мужчина, а чужие орденские планки пальцами не перебирай, не клавиши, на них играть не надо, песни не выйдет. Твой папа это понял, а тебе ещё чижика-пыжика насвистывать». Почему чижика? Разве он, Константин, умом не вышел? В чем там было дело с дедом? Большего не говорил и Эдик.

Но времена изменились, когда властью в Москве принялся рулить реформатор Горбачёв. Костя как раз после армии поступил в институт, — а там, по техническим вузам, как раз поползла компьютеризация и даже первородный, тянущий жилы своей задумчивой медлительностью интернет. Интернет, как тесто в фантастическом романе, рос и прорывался через высокие двери и окна институтов в жизнь, так что однажды настал момент, когда на рынках стало возможным купить базы данных всего и вся «великой державы».