Выздоровление

Когда смотрю я, то вспоминаю директора школы, в которой проходил практику. Работал он тоже первый год, допустил образование среди учителей этаких враждующих фракций, а на педсоветах скулил: «Нет, вы скажите, почему при Жаркове была дисциплина, а при мне ее не стало?» Расписываться в собственном бессилии Глотов, конечно, не собирался, но вряд ли забывал о том, что при нем район не только не начал выполнять планы производства молока и мяса, но из месяца в месяц стал срывать и планы продажи этих продуктов на стол государству. Предполагалось, что это результат борьбы с приписками и очковтирательством, говорилось, что имеется рост по сравнению с прошлогодними показателями, но если и был этот рост, то только потому, что, кроме Саниной «Весны», пары других крепких хозяйств, на ноги встали колхозы «Пионер» и «Межевой», потянулся за ними и единственный в районе совхоз.

Я побывал и там, и там, но ничего особенного не увидел. Никто не носился с идеями поставить все с ног на голову, не маячили призывы и лозунги, на которые уповал Глотов. Просто в «Межевом», например, вместо двух сделали четыре бригады: обозримыми, близкими стали поля, и каждый тракторист вдруг оказался на виду — ни схалтурить, ни за соседа спрятаться.

Но это материал не для нашей газеты. Потребовалась массированная критика — никаких гнетовских «контрастов». И наша газета стала гавкать: лаяли заголовки, визжали фотообвинения, которыми вдруг увлекся Великов, загонявший фотокора по задворкам и помойкам. Теперь-то наш Лисапет уверен, что доработает до пенсии наверняка. Только раз мне удалось увидеть его по-настоящему расстроенным, это когда он не угодил в избранную шестерку, которая вместе с супругами ездила к Гнетову в областной центр на именины.

— Мы не можем давать положительные материалы, когда район показатели не добирает, достаточно портретов тружеников, — не устает повторять Великов, и передовой опыт на страницах «Победим» стал вообще заемным — сплошные перепечатки, зато критика своя.

Видно, Глотов установил негласный срок, в течение которого всем нам следует находиться в положении той унтер-офицеровой вдовы, которая сама себя высекла. Осталось дождаться конца этого срока, но сил больше нет.

Мне стало трудно писать даже самые пустяковые информашки, и я напираю на обработку различных выступлений, стекающихся в редакцию с районных мероприятий. Записным критиком стал товарищ Авдеев, для которого, истинно, запретных тем не существует. Его имя мелькает и в выступлениях Глотова, но моего самолюбия это не задевает. Если раньше я только болтал о недовольстве собой, то теперь вдруг почувствовал свою абсолютную никчемность. Перемены происходят где-то далеко за пределами степной провинции и тем более Мордасова, а вокруг себя я вижу все те же лица, недавно еще растерянные, но уже принявшие самодовольный вид. Они загородили собой весь белый свет, и если я прорываю их круг, то все равно потом приходится возвращаться. Я приношу с собой рассказы об увиденном, но они никого не интересуют в этом кругу, где сегодня ждут, кто будет раскритикован в пух и прах завтра. А я никого не критикую и, значит, мелю вздор…

В этот район я приехал, чтобы работать учителем в школе. Готов был работать честно и полагал, что со временем придет и интерес, и мастерство, и привязанность. И вот прошло восемь лет. Я живу в райцентре, имею собственную квартиру, самому себе хозяин и через год запросто могу купить «Запорожец», потому что уже охладел к книгам, которые покупал быстрее, чем прочитывал прежние приобретения. Я работаю в газете, и под моим началом трудится отдел, пусть в отделе даже со мной два человека. Совсем перестал писать в областную газету, но при желании могу сесть и написать. Прошло восемь лет… «Какой ты, сынок, взрослый стал», — говорит мне мать в дни моих наездов домой. А я просто постарел на восемь лет и устал.

Саня Шорохов говорил, что на каком-то этапе в школу надо возвращаться, чтобы не плодились мифы о жизни в самом ее начале, но я прозевал момент и в школу уже не вернусь. Я бы, наверное, пошел в коммунальное хозяйство, чтобы копать траншеи и ямы, но в коммунальном траншеи и ямы копают трактором, и я жалею, что далек от техники. Мне бы, пожалуй, жениться, но это-то как раз и не потеряно… Еще хорошо бы подружиться с кем-нибудь, но вокруг меня столько давнишних знакомых, что это просто невозможно.

По ночам я открываю старые амбарные книги и начинаю их читать. Из них, наверное, получились бы любопытные сочинения, начни я писать, но мне кажется, что и это кто-то за меня уже сделал…