И, наверное, у каждого шум стоял в голове, когда расходились темной ночью по домам. Молчали. Только все Витухин кому-то доказывал, что это только для простых колхозников в магазине — томатный сок, а к Гончаруку гости не чаи гонять отправились — свет-то, мол, во всех окнах, как в ресторане… Но никого эти смелые догадки не задевали.
Когда Егор Кузьмич Делов собирался на колхозное собрание, к старухе его пришла широко известная даже и за пределами Лопуховки шаболда Ховроньиха. Переступив порог и наткнувшись на Егора Кузьмича, застегивавшего полушубок, гостья ойкнула и замерла в дверях.
— Христос с тобой, Егор Кузьмич, — произнесла она ошарашенно. — Я ведь думала, ты уже там…
— Туда, — с нажимом произнес Егор Кузьмич, — туда мне еще рановато, годами не вышел.
— Да ты проходи, сестриц, — подсуетилась хозяйка. — Некого бояться.
— Вас испугаешь! — усмехнулся Егор Кузьмич, натягивая рукавицы. — Начнете языки чесать… Чтоб за три часа кончили! — установил он регламент и ушел.
Такой срок он и себе положил, но собрание неожиданно затянулось. Народец нахлынул, зашумел, и, когда добрались наконец до утверждения акта ревкомиссии, с начала собрания пролетело уже четыре часа с хвостиком. Егору Кузьмичу показалось, что он помолодел за эти четыре часа, и тем страшнее показался ему удар, обрушившийся на него, когда приступили к выборам пенсионного совета.
— Матвеев Софрон Данилович. Отводы будут?
— Не-ет!
— Махортова Евдокия Павловна. Отводы будут? — не отрывая глаз от бумажки, читала кадровичка.
— Не-ет! — отвечал ей хор, который от фамилии к фамилии, казалось, становился все дружнее.
— Делов Егор Кузьмич. Отводы будут?
— Да! — звонко выкрикнул кто-то из средних рядов, хотя и раздробленное «нет» прозвучало.
— Да или нет? — привстав со своего места за столом президиума, поинтересовался Борис Павлович Ревунков.
— Кузьмич нынче помитинговал, хватит с него!
— Заменить!
Ничего не видя перед собой, Егор Кузьмич двинулся к выходу. Еле нашел этот выход. Не чаял выбраться поскорее… Сопляки! Он знал, что нынче что-нибудь да случится: невиданная толпа народа — человек двести — стеклась к Дому культуры, а вождей не оказалось на месте… Твердой руки.
К дому Егор Кузьмич шагал, пропахивая насквозь свежие переметы. Конечно, над ним посмеялись! Одному взбрело, а остальные и рады. Небось, председателя так выбирать ни нахальства, ни совести не хватит… В правый валенок насыпался снег, захолодило пятку, и он уж совсем никчемным себя почувствовал, продолжая кому-то грозить и вполголоса посылать проклятья и снегу, и наступившим сумеркам, и собственной старости. Нет его прежней власти, о которой еще помнят теперешние старухи…
Но ненадолго растерялся Егор Кузьмич. Подходя к дому, он уже знал, что делать дальше.
Нарушительниц регламента, вскочивших из-за стола при его появлении, Егор Кузьмич словно бы не заметил. Едва устроив полушубок на вешалке, он прошел в горницу, пошарил рукой за божницей, потом открыл тумбочку под телевизором.
— Ты, отец, чего-то припозднился, — проговорила от двери жена.
— А? — выкрикнул, обернувшись на какой-то миг, Егор Кузьмич.
— Да я говорю, ушла Ховроньиха, — торопливо доложила хозяйка. — Яичек ей дала да сдобнушек вчерашних… Ты, говорю, че-то поздно…
Егор Кузьмич не ответил, и его оставили в покое. Подсев к столу, он раскрыл тетрадку на середке и, шевеля губами, не больно раздумывая, начал писать: