Выздоровление

Маш, Матвеев мой привет тебе передает! Отживел. Велел за генерала замуж выходить! Ляпнул и красный стал — старика он тебе не желает, а важного и дорогого… Все, я лишила его слова!

БОЙКОТ

(рассказ молодого человека)

Два окна у Смирновых светились теплым оранжевым светом, и я решил заглянуть на минутку: интересно ведь, какая муха Володьку укусила. Все эти дни мы с ним встречались, разговаривали, но ничего такого он не высказывал, все какую-то краеведческую книжку перевирал: «а ты знаешь», «Петр Симон Паллас», «оказывается», «тайна Пятимаров»…

Во дворе меня дружелюбно обнюхал Барсик и проводил до сенешной двери.

— Дуй в конуру, а то хвост отмерзнет, — сказал я собаке.

Двери открывал без стука.

— Можно?

— Милости просим, если приспичило.

За столом с газетой в руках сидел Иван Михайлович и приветливо смотрел на меня.

— А Володи разве нет?

— С обеда на собрании, — Иван Михайлович убрал газету. — А ты, значит, не был?

— Оттуда. Кончилось собрание.

— Да ты проходи, — Иван Михайлович двинул в мою сторону табурет. — Пока он сугробы меряет, расскажи…

Я потоптался на месте.

— Или торопишься куда? Нет — значит, садись, а то мне уж надоело чай впустую подогревать.

Вот так мы начали с ним чаевничать. У Володьки, как потом выяснилось, состоялись первые провожанки, и он часа полтора возился с магнитофоном на квартире у библиотекарши. Говорит, думал, что серьезное, а там всего лишь шнур питания оборвался. Ну, в общем, за него остается только порадоваться.

А Ивана Михайловича мой рассказ о собрании заставил нахмуриться.

— По главному экономисту, значит, ничего опять не решили, — не спросил, а, скорее, утвердительно произнес он.

— А что по нему решать?

— Я же Володьке говорил, что это — первым делом…

И понемногу я стал догадываться, с чьих слов говорил на собрании Володька. Ну, конечно! Это только нашему профсоюзному лидеру Феде Совкову могло прийти в голову окрестить Ивана Михайловича «чуждым элементом» за то, что он ни на какие собрания не ходит. И все-таки я не утерпел и спросил:

— А чего ты сам, дядь Вань, на собрание не пошел?

Иван Михайлович помедлил с ответом.

— Как ты рассказываешь, можно было и сходить.

— Конечно, надо!

— Двадцать пять лет назад последний раз на собрание я ходил, — проговорил Иван Михайлович. — Тоже много шумели. Кукурузные дела… А из района кто нынче был?

Я с трудом вспомнил фамилию Свергина, хотя должен был знать, все же начальник отдела РАПО.

— Илья Борисыч? — удивился Иван Михайлович, но я припомнил и имя-отчество. — Точно, Илья Ильич? Значит, и сынок по отцовой линии…

— А отец кто был?

— Да в войну, как я теперь понимаю, в райзо служил. И после долго наезжал. Средняя дочь у Ховроньихи, говорят, с годами походить на него стала.

На это я только хмыкнул. Иван Михайлович подлил мне кипятка из чайника и подвинул чашку с медом. За чаем мы как-то задели мое заочное обучение (почему «как-то» — Володька собирался в сельхозинститут поступать, и с отцом у них, конечно, были разговоры), образование вообще, и незаметно Иван Михайлович, что называется, завелся.

— Война началась, нам с твоим отцом по двенадцатому году шло, — говорил Иван Михайлович. — Пацаны! А потом оказалось — самые работники после своих матерей и семнадцатилетних девчат, каких в тракторные бригады собирали…

Пацанами Иван Михайлович и мой отец, конечно, не были знакомы, это потом уж, когда колхозы объединили и наш дом перетащили в Лопуховку, они сошлись в одной бригаде.

— Я четыре класса кончил честь по чести, а дальше… К быкам меня приставили. Вот такой шпендик, а бычищи… ты таких и не видал! Рабочие быки, по тогдашним моим понятиям — с дом. Сутками пасти приходилось, их две смены было. Ночью роса выпадет, туман, темень… Я по пояс мокрый, пятки горят, сопли сроду не просыхали, а эти буйволы еще норов свой начнут оказывать, ух, и упрямая тоже скотина! Я один раз вечером и говорю: все, говорю, мам, больше я к быкам не пойду. Она мне: да как же, сынок, ведь бригадир звать придет, ты уж, мол… А я свое: отпасся! Час, другой дома сижу — вот он, Егор Бронированный… Ну, Егор Кузьмич Делов, знаешь ты его.

— Знаю, — усмехнулся я, — сегодня на собрании комиссарил.

— Комиссарил… Пока бронь ему не дали, и не слыхать было. Ссикун — так и звали его. Зато потом нос-то он задрал! Среди баб да пацанов кочетом ходил, командовать в момент выучился.

— Ну, а тебе он что?

— А что? Заходит… Сапоги у него такие еще были — голенища гармошками. Ко мне: «Ты чего сидишь? Почему быки не пасутся?» Не пойду, говорю, сил нету. «Заболел?» Нет. Нет! говорю. Все люди как люди, дома сидят, а я один, и ночь кругом… Ну, так-то складно не сказал, конечно, а на своем стою. Егор терпение и потерял: «Раз так, бойкот тебе, чтоб знал!» Моя мать в слезы, сестренки, глядя на нее, заревели, а я — куда там. Герой!

— А почему бойкот? — не понял я.