Выжига, или Золотое руно судьбы

Оборихин нахмурился: много вопросов задаете, больной. Но потом несколько смягчился и отвечал, что попал он сюда после драки с блатными. Лейтенант болезненно сморщился: какой еще драки, ничего не помню…

– Неудивительно, – отвечал доктор. – У вас, батенька, ушиб мозга. Судя по всему, легкой степени. Череп цел, ликвореи нет. Даст Бог, скоро придете в себя. Хотя ретроградная амнезия налицо… – тут он неожиданно прервался. – Вы помните, что было после драки, когда вас принесли в санчасть?

Лейтенант не помнил. А что-то было? Оборихин невесело хмыкнул: он уже вторую неделю в санчасти лечится – ест, пьет, с доктором разговаривает. Значит, кроме ретроградной, у него еще и антероградная амнезия.

– Ну, это пройдет, – заметил Оборихин. – Хотя некоторых неприятных долгосрочных последствий ушиба вроде, например, брадикардии[20], я бы не исключал. Впрочем, это не единственная ваша проблема…

Он приподнял легкое одеяло, которым был прикрыт Мазур. Тот скосил глаза и увидел, что на правой ноге у него белеет гипс.

– Что там, доктор? – спросил он.

– Там, судя по всему, разрыв связки надколенника, – задумчиво сказал Сан Саныч. – Скажите спасибо вашим друзьям-уголовникам.

– Это плохо?

– Как вам сказать… И да, и нет.

Мазур непонимающе глядел на него: объясните, доктор.

И доктор объяснил.

По-хорошему, следовало бы сделать Мазуру операцию. Однако в лагере хирурга нет, и надо везти его в больницу. Разговор с начальством лагеря ничего не дал: те только отмахнулись – если каждого симулянта возить, никаких машин не хватит. Наверное, можно было бы надавить, но доктора остановило одно соображение.

– Какое соображение? – лейтенант ничего не понимал. Какое такое соображение может повлиять на доктора так, чтобы он не захотел лечить пациента?

Оборихин зашел издалека.

– Для начала, – сказал, – обрисую вам чисто медицинские перспективы. Вы должны понимать, что, если не делать операцию, нога ваша, конечно, заживет, но, скорее всего, перестанет сгибаться.

Лейтенант глядел на доктора, открыв рот: совсем перестанет? А ходить-то вообще он сможет?

– Ну, стометровку, конечно, вряд ли побежите, но ходить как-нибудь приспособитесь.

Мазур ошеломленно молчал. Оборихин сел рядом, посмотрел на него, утешительно похлопал по плечу. Да, новость печальная. Но есть в ней и кое-что хорошее.

– Что же тут может быть хорошего? – запекшиеся губы лейтенанта еле шевелились.

– Ограниченная трудоспособность, – отвечал Сан Саныч, со значением подняв палец вверх. – Вы в лагере без году неделя и далеко не все тут видели. Однако вам следует отчетливо понимать, куда вы попали. Это золотой прииск. Люди гибнут здесь безостановочно. Нечеловеческие условия труда, невыполнимые нормы, шестнадцатичасовой рабочий день, холод, голод способны уничтожить даже самого молодого и крепкого человека. Зимой на прииске человек превращается в доходягу за 20–30 дней. Вы знаете, что такое доходяга?

Лейтенант, разумеется, знал: за пару месяцев в лагере он этих доходяг навидался достаточно.

– Так вот, выживают здесь только так называемые придурки, то есть люди из обслуги, не связанные с тяжелым физическим трудом. Ну, или их друзья и приятели, которых они подкармливают. Тот, кто живет в лагере на общих основаниях, погибает – чуть раньше или чуть позже. Если нога у вас перестанет сгибаться, вы станете инвалидом. Это не самая тяжелая степень инвалидности, но достаточная, чтобы освободить вас от добычи золота. Вы сможете выполнять только самые простые работы: канцелярскую, например, хлебореза, кашевара – или занимать любую должность, не связанную с тяжелым физическим трудом.

Мазур молчал.

– Я постараюсь вас актировать и отправить на большую землю, – продолжал Оборихин. – Но даже если не выйдет, ничего страшного. Теперь вы не будете кайлом разбивать камни, не будете промывать золотой песок, вы не умрете от холода и дистрофии, как это случилось с тысячами ваших товарищей по несчастью. Вы не окончательный инвалид, но лишь частично нетрудоспособны. В этом и состоят хорошие последствия вашей травмы. Скажу больше, с точки зрения других заключенных, вы немыслимый счастливчик. Вы молодой интеллигентный человек, мне стало вас жалко. Я мог бы надавить на лагерное начальство и организовать вам операцию. Однако я понимал, что если вы выздоровеете полностью, то вскоре почти наверняка погибнете. Вот почему я решил не слишком-то биться за то, чтобы вас отправили на хирургический стол.

Он умолк. Молчал и Мазур. Казалось бы, доктор мог встать и уйти, но он почему-то не уходил. Видимо, чувствовал, какое смятение царит сейчас в душе пациента, какой там кипит вулкан, и не решался просто так оставить его в одиночестве.

– И все же, доктор, я обречен или можно исправить дело, кроме как при помощи операции? – спросил наконец лейтенант, поднимая глаза на доктора.

Несколько секунд доктор смотрел поверх головы пациента прямо на белую стену изолятора.

– Молитесь, – наконец проговорил он невесело.

С этими словами Сан Саныч поднялся и вышел из палаты. А Мазур остался думать о том, что же такое с ним произошло.