Выжить и вернуться

Быть опозоренной еще и так, Любка ни за что не хотела, тем более никакой бабушки у нее нет, жить придется с отчимом, матерью и всеми, кто будет тыкать в нее пальцем.

Не сказать, что не обрадовалась, спать ей расхотелось.

Так вот, значит, почему он выгонял их из дома! И, наверное, Нинкина мать бывала у них. А иначе, откуда вся школа знает, что они живут бедно, и что у них нет постельного белья? Оно было только у отчима, который стелил его, когда их не было дома…

Для Нинкиной матери?

Зато теперь она могла всем рассказывать, что Нинкина мать гуляет от Нинкиного отца, который уехал не просто так, а из-за измен.

В дом быта Любка летела, как на крыльях. Еще бы, теперь-то мать поверит, что отчим ее никогда не любил! А когда говорил, что Любка его раздражает, потому что брюнетка и совсем на него не похожа, напоминая, что у матери кто-то был до него, просто врал, чтобы она его простила.

Первое, думала Любка, денег он ей никогда не дает, откладывает на книжку. Зарплата у него была не маленькая, об этом все знали – он работал кочегаром на хлебопекарне, откуда хлеб иногда увозили и в райцентр, и по всем деревням. Там пекли и печенье, и булочки, и всякую стряпню. Многие им поначалу завидовали, думая, что теперь у матери много денег, удивляясь, почему она до сих пор не приоденет Любку и себя. Второе, он ничем не помогал, дрова собирали отовсюду, складывали на козлы и пилили ручной пилой, которой уже давно никто не пользовался.

Третье…

Любка замедлила шаг и задумалась – мысли вдруг стали тяжелые, радость ушла…

То, что теперь они жили хуже всех, ни от кого не укрывалось. В доме не осталось ни утюга, ни тусклого зеркала, которое отчим разбил. Наверное, так хотела Нинкина мать, за что-то их возненавидев. А мать, после всего, продолжала с нею дружить и прислушиваться. Но зачем надо было издеваться над ними? Разве отчима держали? Почему бы ей самой с ним не сойтись? А мать-то почему не умнеет, принимая каждый раз обратно, когда пускал перед нею сопли и слюни?

И внезапно зверела, как отчим: «Да как я буду жить? Да кто мне поможет? Да где я возьму? Да вот если бы не было вас! Да вот если бы не было тебя! Да почему же ты не сдохла? Да почему ж я тебя не удавила? Да кому я нужна? Да кому ты будешь нужна? Да за что же наказал меня Бог? Да как же ты жить-то будешь?»

Объяснение, что без мужика в доме никто не отпустит к ней на помощь своего мужика, казалось уже не убедительным. Им и так никто не помогал – боялись. Даже за деньги старались отказаться, или брали, но так дорого, что отказывалась мать. Дом сгнил, дров нет, в доме холодно и пусто, скотину давно не держат, все покупное, и денег покупать нет.

Вроде мать дурой не была. Читала много книг, иногда советовала что-нибудь, «Собор парижской Богоматери», «Корни твои», «Всадник без головы»… Хорошо считала в уме, как будто закончила не три класса, а восемь или десять, умела читать иероглифы. Одна такая книга в доме была, и одна на старославянском. Рассказывала о берестяных грамотах, о святочных гаданиях, о праздниках, которые было запрещено справлять, наизусть знала множество старинных песен, сколько не спел бы никто, и рисовала, будто где-то училась. Но все это было закрыто внутри ее и выходило, когда в доме были деньги, сытость и тепло.

Почему же она становилась другой с теми, кто ее унижал и использовал?

Ничего хорошего ждать не приходилось. Даже если мать образумится, пойти, кроме дома быта, им некуда. Отчим жил в доме на правах хозяина. Милиционеры так и объяснили, что не имеют права выселить его, потому что у него обязательно найдутся свидетели, которые подтвердят, что живут они как муж и жена. И уехать им некуда, ни одного родственника.

Любка вдруг спохватилась, что идет и совсем не смотрит на дорогу – а идет уже долго. И остановилась, сообразив, что никакого села нет, а стоит посреди поля, и темный лес с одной и другой стороны.

Она оглянулась – и позади тоже лес…

Любка растерялась, напугавшись не меньше, чем в каморке под лестницей, не решаясь двинуться ни вперед, ни назад.

Место было незнакомое.

Что за день такой, одни напасти, она тупо пялилась минуты три на серебристый снег, на залитое лунным светом пространство, которое не было темным, но все же… ночь. Повернулась раз, другой, облившись холодным ужасом, не представляя, в какую сторону ей идти…

– Что, Любка, будем пятиться назад, или пойдем вперед? – вдруг услышала она позади себя голос и вскрикнула от радости.

– Вы! – Любка улыбнулась сквозь слезы. – Вы?

Страх сразу отпустил. Она схватила руку, положенную на плечо.

– Это, Любка, судьба! Перебирайся-ка ты к нам, – предложил мужчина в черном плаще, откинув капюшон. Теперь его волосы были не серые с проседью, а белые, как снег, и нитки, которыми он зашивал свой плащ.

Он тихонько побрел по дороге, потянув ее за собой.

Молча…

С другом, который шел рядом, было легко молчать.