Выжить в Сталинграде

Наша кампания по сбору зелени принесла первые успехи в борьбе с цингой. Но помимо этого, однако, похвастаться нам было нечем. Больные продолжали умирать. Русские, которые с самого начала нам не доверяли, стали открыто высказывать обвинения и даже угрозы в наш адрес. Эти угрозы высказывали не русские врачи и не офицеры НКВД. Угрозы исходили от политического комиссара, которого сразу поддержал русский старший лейтенант, надзиравший за «трудовым процессом». Этих двоих поддержали переводчики и наш интендант, раболепствующий подонок, в котором вдруг проснулся какой-то извращенный инстинкт классовой борьбы, Ему не нравились ни врачи, ни то, что они говорили. Русские, с другой стороны, видели, что врачей много, но больные умирают. Очевидно, врачи ничего не делают.

Назревали крупные неприятности.

Сомнения и заботы портили настроение и подтачивали чувство уверенности в своих силах. Только наше непосредственное окружение внушало нам покой. У нас была большая комната, стены мы побелили, полы чисто вымыли. В углу стоял небольшой стол. Когда мы хотели, чтобы комната выглядела празднично, мы застилали стол синей скатертью. Наши кровати представляли собой неоструганные доски, уложенные на кирпичи. На боковой стене висела диаграмма развития малярийного плазмодия. Слева — цикл развития в человеческом организме; справа — в теле комара. На противоположной стене висела выполненная в красных и синих цветах схема кровообращения с множеством пометок, касающихся поражений «правого» и «левого» сердца. Эти схемы были нарисованы для лекций, в которых доктор Майр описывал сердечные болезни. Я прочитал лекцию о малярии. Вместо доски, проекторов и таблиц мы использовали стены.

Но главным достоинством комнаты был открывавшийся из окон вид.

Два прямоугольных окна без переплетов и стекол смотрели на северо-восток. Дождь с этой стороны приходил редко, в окна врывался свежий степной ветер. Каждое утро мы наблюдали восход солнца. На горизонте бушевали грозы, ветры вздымали над степью клубы желтой пыли. За колючей проволокой были видны руины города. На востоке виднелись подернутые зеленью берега широких рукавов Волги. Иногда только один рукав, но в ясную погоду и два.

Большую часть дня Волга отливала зловещим зеленовато-черным оттенком; но иногда в ней отражалась чистейшая небесная голубизна. На изгибах поток приобретал сверкающий, переливчатый зеленый цвет. А вечерами вода становилась пурпурной. Было такое впечатление, что величественный поток остановился. К северу деловито проплывали пароходы и баржи.

Волга никогда не бывает одного и того же цвета, в этом она похожа на степное небо. Поток, несущийся от горизонта, то и дело меняет свой цвет.

Днепр производит более величественное впечатление. Дон красив — в его синей воде отражаются белые меловые скалы. Но Волга — самая великая из всех своих сестер-рек, она загадочна и таинственна.

Эта таинственность всегда привлекала нас. Осенью 1942 года, когда мы стояли на Дону, я уговорил командира роты поехать на Волгу. По дороге я спел ему песню австрийских военнопленных времен Первой мировой войны: «О кайзер Карл, приди на Волгу поскорей. И уведи отсюда блудных своих сыновей».

Но нам не повезло. Пока мы ехали по степи, из радиатора выкипела вода. Пока мы ее искали, прошло много времени, и к окраине Сталинграда мы подъехали только поздним вечером. Командир роты сказал: «Плевать мне на кайзера Карла и на Волгу. Я еду назад». На обратном пути мы забуксовали в песке, и нам пришлось толкать машину в лунном свете. В расположение мы вернулись только под утро, продрогнув до костей.

В тот раз мы так и не увидели Волгу. Три месяца спустя, когда мне представилась такая возможность, все разительно переменилось. Я был военнопленным и стоял на пороге бункера Тимошенко и смотрел на лед, сковавший поверхность реки.

Но теперь все снова изменилось. Каждый день за руинами я видел великую реку во всей ее изменчивой незабываемой красоте. Этот древний водный поток, протекающий по огромным расстояниям, впадает в крупнейшее в мире внутреннее озеро. Я смотрел на Волгу, как на вековую загадку, как на символ неведомой и таинственной страны.

Словно в пьяном бреду, мы рвались к берегам Волги, и вот теперь, попав в плен и отрезвев, мы смотрим на играющие на водной поверхности блики, смотрим на берега, под которыми спят тысячи наших солдат, а волны перекатываются через них, как слезы их матерей.

Мы, врачи терапевтического отделения, каждое утро собирались в большой комнате, обсуждали важные события и слушали очередную короткую лекцию. Потом мы расходились к своим больным.