Выжить в Сталинграде

Во втором отделении полуподвала работал доктор Беккер. Он занимался больными с желтухой, анемией и цингой. Вскоре, правда, почти все больные стали страдать этим тяжелым авитаминозом. Эти больные стекались к Беккеру со всего госпиталя. Со временем число больных стало стремительно нарастать. Мы, врачи, впрочем, чувствовали себя не многим лучше, чем больные, которых мы лечили. Мучительная слабость доводила нас до отчаяния. Каждое движение причиняло боль. Волосяные фолликулы на теле воспалялись, вокруг них появлялись красные круги и точки, расшатывались зубы, кровоточили десны. В тяжелых случаях развивалось сердцебиение. Участились случаи кровоизлияний в плевру, что заставляло нас в каждом случае подозревать туберкулез. У многих больных отекали голени. Они не могли выпрямить колени и были вынуждены ковылять на цыпочках. Отеки заканчивались флебитами. У многих дело доходило до омертвления десен. При этом изо рта начинался ужасный запах. Обширные подкожные кровоизлияния встречались относительно редко. Самое большое кровоизлияние мне пришлось увидеть у одного русского часового.

Все эти симптомы развивались в течение считанных недель. Больные собирали первые зеленые ростки, пробивавшиеся сквозь песок, и с жадностью их поедали. Русские были очень недовольны этим, утверждая, что из-за этого у больных начинается понос, отчего они и умирают. Мы собирали с кустов почки и ели их. Витаминных препаратов у нас, естественно, не было.

В одной из полуразрушенных комнат мы обнаружили каменный стол, почти целиком засыпанный щебнем и мусором. Мы расчистили стол; несомненно, раньше его использовали для патологоанатомических вскрытий. Мы, как могли, законопатили потолок и затянули окна проволочной сеткой. Приспособление для мытья мы сделали из старого автомобильного бензобака. Так мы организовали у себя патологоанатомическое отделение. Заведовать им стал доктор Вильд, бывший старший врач клиники Шморля. Это был спокойный, уверенный в себе человек, превосходный специалист. Русские с большим почтением относились к патологической анатомии и проявляли уважение к патологоанатомам. Теперь они относились к нам с большим уважением, так как отныне мы вскрывали трупы всех умерших. Это облегчило и нашу работу. Теперь мы точно знали, какую серьезную болезнь или инфекцию мы пропустили. Данные вскрытий давали нам материал о течении болезней, которые нам приходилось лечить. Мы смогли теперь показать русским, насколько обоснованными были наши требования об улучшении рациона и о снабжении лекарствами и витаминами.

Мы ежедневно собирались у каменного секционного стола. Каждый раз нас сильно угнетало зрелище иссохших тел, каждый раз убеждались мы в бесплодности нашего лечения, в бесплодности попыток противостоять губительному действию болезней, холода, голода и темноты на наших больных. Как в условиях окружения, так и теперь в тканях совершенно не было жира. В трубчатых костях не было ни красного, ни желтого костного мозга; внутренние органы были поражены бурой индурацией, отмечалось расширение правых отделов сердца. У умерших от тифа обнаруживали отек мозга, уплотнение мозговых оболочек, имевших синюшную окраску, а на разрезах белого вещества выявлялись множественные кровоизлияния. Мы очень хорошо знали этих больных, ведь это были не просто больные, это были наши друзья, наши товарищи по несчастью. Мы делили с ними одни и те же тревоги, одни и те же страдания. Их голоса продолжали звучать в наших ушах и после их смерти. Мы сами прошли через тиф, знали, какие жуткие головные боли сопровождают эту болезнь. Видя изменения в мозге умерших, мы лучше понимали, что происходит у живых, понимали, что пришлось пережить и нам самим. Теперь мы не удивлялись тому, что нам казалось, будто наша голова вот-вот лопнет от невыносимой боли. Теперь мы не удивлялись тому, что каждое размышление давалось нам с большим трудом, что мы страдали ухудшением памяти, что многие из нас почти оглохли. Все это не прибавляло нам оптимизма, но мы хотя бы оказались сильнее болезни.

Трупы умерших от дизентерии и других кишечных расстройств являли собой едва ли не более страшное зрелище. Рассекая кишечник по всей его длине, патологоанатом показывал нам пораженную воспалением на всем ее протяжении слизистую оболочку. Мы снова прочитывали длинную историю страданий, чаяний и надежд этого человека и наших беспомощных попыток ему помочь. В принципе каждый из нас страдал поражениями кишечника, в той или иной степени сходными с дизентерией. Меня самого такие расстройства преследовали до самого конца войны. Так что мы, стоявшие вокруг секционного стола, сами были не в лучшем состоянии. Но по страшной бездне, открывавшейся нам на вскрытиях, мы могли судить о природе болезней и находить наилучшие из доступных нам способов лечения больных.

Это был жестокий урок. Без книг, без наставников, без помощников — притом что врач и больной часто менялись местами, мы были вынуждены учиться у смерти. И мы учились.