Выживая — выживай!

Среди бесчисленного множества дорог, сопровождающих и пересекающих жизненный путь каждого, только одна способна приводить душу в неизменный трепет, даря одновременно радость ожиданий и ностальгическую грусть — дорога домой. Пусть за твоими плечами уже несколько десятков лет, пусть жизненные обстоятельства сделали из тебя законченного циника, пусть даже там уже никто не ждет тебя, все равно дорога к дому приоткроет лучшие стороны твоей души и вызовет, быть может, самые приятные, самые чистые в твоей жизни воспоминания. Там, в этом доме не властно время и все осталось по-прежнему, как раньше. Там все так же красивая и молодая мать хлопочет у очага, готовя тебе сладости, вкуснее которых ты нигде и никогда более не пробовал. Там все так же полон сил твой отец и, шагая с ним рядом, ты чувствуешь невероятную гордость за него и за себя, так надежно защищенного от всех житейских бурь. Там даже есть ты сам, и, кажется, что, открывая дверь родного дома, ты обязательно увидишь самого себя, веселого и беззаботного ребенка, с увлечением гоняющегося по дому с деревянной саблей или же читающего смешные нравоучения своим расфуфыренным в разноцветные платья куклам.

Примерно такие же мысли посетили голову Мароции, когда ее отряд, достигнув Священного холма, увидел, — аллилуйя! — серые стены Номентанских и Соляных ворот. Сердце ее забилось сильно-сильно, резонные сомнения, что ей, быть может, в Риме уготован далеко не радостный прием, улетучились вмиг под влиянием ностальгического момента. Ну, разумеется, ее ждут! И все события последних трех лет есть не что иное, как кошмар, привидевшийся ей, или недоброе театральное представление уличных фимеликов, случайным зрителем которого она стала.

Мароция, при виде римских стен, невольно прибавила ходу своей лошади, спутники ее устремились за ней, возницы ее обозов присвистнули и в воздухе раздались громкие хлопки от их взвившихся кнутов. Однако, при всем нетерпении необходимо было выдержать определенные приличия и традиции, связанные с приездом в Рим. Прежде всего, ее отряду, состоящему, помимо прочего, из тридцати вооруженных тосканцев, надлежало отправиться вдоль северных стен Рима к Фламиниевой дороге. В то время считалось дурным и враждебным для Рима тоном въезжать вооруженным людям через Соляные ворота, те самые, которые в свое время стали слабым звеном в обороне Вечного города от полчищ Алариха и Тотилы. Таких ограничений не накладывалось ни на торговых людей, ни на пилигримов или монашествующих, но для воина Соляные ворота были лишь путем к выходу из Рима.

Никто не удивился, когда Мароция пустила свой отряд вдоль городских стен. Прошло немного времени, и ее отряд остановился перед Фламиниевыми воротами. Остановился буквально — городская стража, при виде вооруженного отряда, выбросила со стен крепости красные штандарты, на которых была изображена выставленная вперед ладонь — приказ немедленно остановиться.

Еще накануне, в своей последней остановке перед Римом, Мароция отрядила одного из слуг в город предупредить отца. Сейчас же она направила к воротам еще одного человека, к слову последнего из своей личной свиты. Прошло минут пять после того как ее слуга растворился в пределах Рима и вот грозные штандарты исчезли со стен, а вместо них появились бордовые со своей знаменитой надписью «SPQR». До чего же приятно Мароции было вновь увидеть эти четыре буквы!

Раздался приветственный звук труб, и из ворот выехала кавалькада всадников, рысью направившихся к ним. Впереди них, быстрее прочих, спешили два рыцаря. Гвидо, не отстававший от своей любимой ни на шаг, инстинктивно положил руку на рукоять своего меча, но был остановлен улыбкой Мароции.

— Не беспокойтесь, мой спаситель. Это мой отец и брат.

Это действительно был Теофилакт. Он был без шлема, и седые волосы его развевались на ветру, заменяя собой султан. Мароции достаточно было секунды, чтобы заметить, как сильно за это время постарел ее отец.

Тем не менее, Теофилакт явно старался утаить от всех факт постепенно покидающей его энергии. Он хотел было спешиться сам, но его сын, Теофило, спрыгнувший на землю ранее, заботливо подставил свое колено. Аналогичную процедуру проделал и Гвидо, помогая Мароции покинуть своего коня. Отец и дочь устремились в объятия друг друга.

Сколь ни была цинична и холодна герцогиня Сполетская, но, оказавшись в объятиях отца, она почувствовала, как все напряжение последнего времени, ни на минуту не покидавшее ее душу, вдруг пропало, и она может, без ущерба для своего положения, без оглядки на чужое мнение, вести себя естественно. Она и повела себя, как обычная девчонка, уткнувшись в грудь Теофилакта и разрыдавшись, к немалому удивлению для всех ее сопровождающих, включая Гвидо.

— Ты теперь дома, дочь моя. Все теперь будет хорошо. Все будет хорошо, — бормотал немного смущенный Теофилакт.

Секундной расслабленности оказалось вполне достаточной, чтобы успокоить нервы. Мароция взяла себя в руки и повернулась к своему брату. Теофило также заключил ее в объятия.