Выжившие

– Для меня важно рассказать тебе об этом, – произнес он, склонив голову.

– Я тебя услышал. – Я кивнул, будто понял. – Ты обрел Бога. Отлично.

– И ты об этом вот так спокойно говоришь?

В ту минуту я ненавидел его больше, чем когда-либо прежде или с тех пор. Я не любил его даже больше, чем маму. Они оба предали меня, но я никак не ожидал услышать от него такую чепуху. Этот чувак, влюбленный в математику, формулы, науку, не смог просто трахнуть двадцатилетнюю телку, или купить глупую машину, или напиться до потери пульса, как все остальные. Нет! Ему надо было обрести Бога. Из всех доступных способов взбунтоваться он выбрал самый оскорбительный.

«Ты мудак», – думал я, потому что это было второе самое плохое слово, которое я знал, но назови я его самым плохим словом, даже в уме, я бы чувствовал себя слишком виноватым.

– А ты не хочешь… ни о чем спросить меня?

Впервые в жизни мне захотелось ударить его. Я не был жестоким и ничего подобного не делал. Да, я бывал зол, но у меня никогда не возникало желания причинить физическую боль другому человеку.

– Нет, – солгал я.

Конечно, следовало бы спросить его, рассказывал ли он об этом моим сестрам. Им было восемь. Они вполне могли принять все за чистую монету. Мне следовало бы спросить, а не считает ли он, что это, очевидно, гребаный сонный паралич, или напомнить ему обо всех случаях, когда он не рассказывал нам на ночь страшные сказки о чудовищах, потому что чудовищ не существует, приходило ли ему в голову, что чувствуют его дети, выслушивая подобное откровение после того, как выросли с самой жесткой установкой отца на тотальный рационализм, который пробивал дыры в любой детской фантазии и болезненно изгонял объяснениями чудо из всего, что мы могли бы принять за волшебство. Да, мне следовало спросить, как ему удалось унизить нас всех еще больше. Разочаровать нас еще больше. Мне следовало спросить, а не приходило ли ему на ум, что, убив себя, он, наверное, сделал бы для семьи лучшее гребаное дело на этом гребаном жизненном этапе.

Но я ничего такого не сказал.

У меня полыхали щеки. Я взял ручку:

– Нет, все в порядке.

По крайней мере, у отца хватило такта выглядеть раздавленным, и в некотором смысле таким образом я получил компенсацию за то, что не смог ударить его.

– Ну, я… э… рад, что мы поговорили.

Я посмотрел на него, всем своим видом однозначно давая понять: «Нет».

Отец неловко поднялся со стула и направился к двери. Прежде чем пройти в гостиную, он остановился и произнес:

– Знаешь, я правда люблю тебя.