Вызволение сути

Вся показанная сексуальная жизнь героини в детском доме заключается в её невинном интересе к оскорблению “cocksucker”, уничтожительность которого она слышит, но смыла которого не понимает. Её старшая подружка-негритянка, что должно намекать на её африканскую похотливость, что, следовательно, вела к некоторому сексуальному опыту, объяснила девочке что к чему. А на вопрос шахматистки, как же брать в рот то, из чего струится моча, подружка разъяснила, что ко времени пребывания мочеисточника во рту, мочи в нём уже нет, но зато самочки любят сосать эту сосульку или сосулю.

Зрителю хочется от души верить, что это открытие глубоко запало в душу созревающей шахматисточке.

И вот созревшая шахматистка направо и налево “ебёт” мужиков-шахматистов. А надо было бы ещё ударять их шахматной доской по голове, ибо сексуальная жизнь героини полна шахов и матов, которые ставят ей мужчины, которые неплохие шахматисты, но никчёмные любовники.

Её единственная нешахматная страсть – это шахматист-журналист – оказывается гомосексуалистом, причём не бисексуалом, который был бы рад ублажить влюблённую в него красотку, а гомосексуалистом-радикалом – патологически не желающим проникать в женщину.

Другой шахматист-любовник использует кровать как шахматную доску и продолжает говорить о партиях, и ему даже в голову не приходит, что девица эта для него – весьма хорошая партия. Она, лёжа к нему голой спиной, горько спрашивает: И в такое время это всё, о чём ты можешь говорить?

Другой любовник-шахматист, живёт в её доме и ведёт себя не как любовник, а как тренер по шахматам, а не по сексу, и, не в силах пережить свою слабость, уходит от шахматисточки, проиграв любовную игру.

Единственный любовник вне мира шахмат, накурился марихуаны настолько, что то ли не мог кончить, то ли не мог начать, на что героиня, опять-таки повернувшись к нему голой спиной нетерпеливо спрашивает – ты уже кончил?

Единственно, где ей кое-как повезло в сексе, так это в Париже – в последнем любовном прибежище на Земле.

Шахматисточку показывают в постели с девицей, где они оказались, напившись. Понравилась ли шахматистке гомосексуальная половая жизнь в отличие от шахматной и гетеросексуальной, тоже неизвестно, хотя её милое личико в кровати было на этот раз умиротворённым.

Фильм заканчивается встречей героини на московском шахматном турнире со своей любовью, недосягаемым гомосексуалистом, который, оказывается, работает американским шахматным корреспондентом. Дружеские крепкие объятия с дружком, а также выигрыш на турнире вдохновляют победительницу опоздать на самолёт в США и остаться в Москве, играя с шахматистами-любителями в садике.

У героини явно появилась надежда, что ей всё-таки удастся переделать своего друга-гомосексуалиста в любовника-бисексуала.

Недаром же она с детства узнала смысл слова – cocksucker.

Да и оставшись в Москве и зная русский язык, она будет распевать:

Друга я никогда не забуду,

если с ним поебалась в Москве.

Общий смысл фильма весьма удручающий: если у тебя есть шахматы, наркотики и водка, то жизнь – прекрасна, и вполне можно жить без любовников, обходясь мастурбацией.

Такой вывод вполне соответствует “генеральной линии” общества, основанного на интенсивной сублимации, которая должна быть тем основательней, чем больше у тебя талант.

Но самое забавное, что американский непременный Happy еnd состоит в том, что героиня остаётся в Москве.

А там её арестуют как американскую шпионку, отправят в лагерь, где её “пустят под трамвай”, и она радостно станет вагИновожатой.

Про лекцию Олега Лекманова о сексе в русской прозе 20 века

14 декабря 2020 года литературовед Олег Лекманов прочитал лекцию о “Сексе в русской прозе 20 века”.

Лекция Лекманова, как и всякий разговор о сексе, была чётко и существенно ограничена отношением к сексу самого лектора.

Книг Лекманова я не читал – я уже не помню, когда я в последний раз читал какую-либо книгу. Но я посмотрел Олега Лекманова в Школе злословия, и нет у меня сомнения, что он симпатичный, добрый, неглупый и эрудированный человек.

Но он не подходит для разговора о сексе как в русской прозе в конце 20 века, так и о сексе вне русской прозы. Он и сам это признаёт в конце лекции, чем она была для него:

“Профессиональное испытание – трудно об этом говорить человеку моего поколения.”

То, что для Лекманова трудно, обнаруживалось по мере перехода от прозы серебряного века и советского периода к концу двадцатого века.

Свидетельством тому и структура лекции, которая на 80 процентов посвящена началу и середине 20 века, а после конца 70х Лекманов уже больше занимался перечислением имён нежели анализом.

Анализ же свёлся к тому, что секс в прозе в конце 20 века стал смешной или торопливый.

По сути я с ним согласен, так как над сексом в России принято либо хихикать, либо, коль до него дошло, – трахнуть побыстрее, и вперёд, к новым победам.