Приравнивание разврата и преступления (в его худшем проявлении – убийстве) неверно прежде всего в своей основе, ибо они исходят из диаметрально противоположных тенденций. Разврат вырос из желания размножения, продолжения жизни, тогда как преступление – из желания уничтожить её. Убийство, которое часто следует за изнасилованием, происходит потому, что общество уравняло наказания за изнасилование и убийство и тем самым провоцирует насильника на убийство. Желая избежать наказания за изнасилование, насильник убивает свидетельницу преступления, что даёт ему шанс на безнаказанность, а если преступление раскроется, то разница в наказании за просто изнасилование или изнасилование и убийство будет непринципиальна. Человек, решившийся на изнасилование, перешел закон, а следовательно находится в таком психологическом состоянии, когда сделать ещё один шаг – убийство – не так трудно. Общество умышленно пренебрегает различными истоками этих шагов и, толкая человека в состояние аффекта, лишает его возможности различать свои шаги в побеге от кары, одинаково разящей за каждый шаг.
Следовательно, убийство и изнасилование должны оцениваться по-разному: к убийству должно применяться осуждение на наказание, а к изнасилованию – суждение о качестве его исполнения.
Уродливые формы, которые принимает худосочное желание прослыть сексреволюционером, чётко обозначились в семейных нудистских клубах. Нет ничего нуднее этих нудистов-мудистов. Они мнят из себя героев, когда снимают штаны. Штаны-то снимают, но тут же оговариваются – никакого секса. Их девиз, мол, человеческая нагота не является постыдной, а напротив – естественной. Прекрасно! Но разве влечение к нагому телу не естественно? А совокупление, уж коли обнажён и влеком, не нормально? Борются, пыжась, за естественность, и тут же ставят ей предел. Потому-то эти нудисты чувствуют себя ещё более закрепощённо, так как боятся не только обняться, а и прикоснуться-то друг к другу – как бы не подумали, что нарушается их кодекс. Женщины, пользуясь своим природным строением, штаны-то сняли, а всё равно необозримы, ибо ног во что бы то ни стало стараются не разводить. А мужчины увлечённо играют в волейбол, подпрыгивают и их гениталии бессильно и бесполезно болтаются во все стороны, кроме единственно нужной. Краем глаза голые родители следят за нравственностью резвящихся детей. Ах, как хороша свобода!
Лишая человека возможности быть искренним в своих желаниях, общество окружило каждого таким одиночеством, что он рвётся уйти от него, поверив в любое обещание близости, которая его спасет от невыносимости оставаться наедине с самим собой. Единственной легальной альтернативой всем сексуальным проявлениям, была консервативная семья. Псевдоучёные, пытающиеся найти причины образования семьи в глубокой истории, которой они не знают и знать не могут, ибо никаких свидетельств, кроме наскальных рисунков, не имеется, приходят к угодным обществу выводам, что семья образовалась якобы для удобства выращивания детей. Однако мотивы для женитьбы совершенно иные, так как в большинстве своём у брачующейся пары детей ещё нет и влечёт их лишь удобство и легальность регулярного удовлетворения похоти с человеком, который кажется из-за этой перспективы ещё и приемлемым вне постели. Всё это происходит на фоне симпатии, общих интересов и прочих удобств, необходимых для совместного проживания. Дети – это побочный продукт женитьбы. То, что дети для супругов – это нечто вторичное доказывает огромное количество разводов. Пресыщаясь друг другом, супруги расстаются, не думая о детях, так как главным мотивом для совместного проживания является влечение друг к другу, а вовсе не любовь к детям. Прекрасно понимая это, общество учредило алименты, сделало развод сложной и дорогой процедурой, чтобы привлечь родительское внимание к детям. Но тщетно – семья теряет всякую стабильность. И то, что из последних сил скрепляет отталкивающуюся в пресыщении парочку -это страх одиночества и знание о трудных препятствиях на пути к чужим людям. Но безразличие, отвращение, усталость друг от друга вырастают настолько, что затмевают все остальные чувства.