Мин Юнги поднял опять брови, поджал наигранно сочувствуще губы и кивнул в соглашении головой, пока у Еын в очередной раз по коже пробежали мурашки, а мозг усиленно перебирал всевозможные варианты и предложения — лишь бы остаться живой и свободной.
— Тогда четверть, — выпалила она, неосознанно придвигаясь ближе к мужчине. — Я могу вернуть четверть того, что мы получили в счёт этой сделки, а эта сумма больше той, что запросил ты. Я скажу, где спрятала деньги, а остальное… — Еын сглотнула, отводя взгляд и ещё раз думая над тем, правильно ли поступает, но всё же решается: — Остальное я верну иначе.
— Это как же? — Мин Юнги, кажется, действительно заинтересовался и наклонил голову вбок, однако не убирая пальцев с её подбородка. — Предложишь мне себя лично? Я похож на извращенца, интересующегося детьми?
— Лучше, — выдохнула Еын, совсем не обижаясь на подобное предположение — в конце концов, действительно многие могли бы понять её превратно.
— И что же это?
Ли Еын девятнадцать. Она не ходила в старшую школу, а почти всю среднюю прогуляла, не думая в то время о будущем совсем. Она пишет с кучей ошибок, не знает истории и литературы, совсем не разбирается ни в химии, ни в физике, ни в искусстве, зато смыслит в компьютерах, механике и — как бы глупо то ни было — людях. Еын знает, что давно уже минуло то время, когда общество ценило один только труд и награждало его. Именно информационное общество пришло на смену трудовому и стало его отрицанием, именно информация, а не физический труд стала тем самым важным и нужным, мамой в своё время именуемым «обществообразуемым». А ещё Еын уверена, что знает Мин Юнги — знает о нём достаточно, чтобы связать факты и сделать выводы.
Поэтому она подняла взгляд, сглотнула едва заметно, поколебавшись буквально долю секунды, и выдохнула одно простое:
— Информация.
Пальцы на её подбородке медленно разжались.
========== Three ==========
— И я вот так просто должен взять и купиться на это?
Еын шмыгнула носом — тысячный раз за сутки, потому что насморк никак не проходил, и сопли продолжали литься рекой. Она пожала коротко плечами, на лицо надевая маску максимально возможного безразличия, хотя саму едва ли не колотило и от собственного бессилия, и от выхода из положения, который никак не хотел появляться на горизонте, и от злости на то, что её держат взаперти, словно бы какую глупую девицу из европейских дамских романов сомнительного качества, от которых книжные полки в номерах мотелей просто ломились. Но больше всего мандражило её, разумеется, от явно поднявшейся температуры и сомнительной в удовольствии компании Мин Юнги.
Он смотрел на неё так, словно бы она всю семью его вырезала перочинным ножичком, и одновременно с этим — будто бы и самого короткого взгляда в свою сторону не достойна. А Еын просто не знала, что делать. Она в растерянности была такой, как никогда прежде, в упор не видела для себя ни одного выхода из сложившейся ситуации, время тянула из последних сил и растягивала как только могла все те сведения, добытые едва ли не кровью и потом, что хранились в памяти. Еын наверняка знала — Мин Юнги ей шанса не даст, выбросит за ненадобностью, едва только нужное ему у неё закончится, и будет действительно хорошо, если она окажется в борделе, а не на свалке в чёрном пакете для трупов.
— Тут как в суде — бремя доказывания лежит на стороне обвинения, — слабо усмехнулась Еын, обнимая себя за плечи и как можно более незаметно отходя подальше от мужчины. — Моё дело небольшое — сказать всё, что мне известно, а ты уже сам решай, что с полученной информацией делать, хоть на бумажку перепиши и подотрись в любое время.
Мужчина искривил губы и сделал шаг в сторону, собой же перекрывая ей путь, и Еын послушно застыла в углу — том самом, где стояла, едва только дверь в комнату отворилась, и внутрь вошёл Мин Юнги.
Они держали её тут уже третий день, не позволяя и шагу ступить за пределы импровизированной камеры, а ещё из ванной комнаты, едва только освободили её запястье от наручников, вынесли все колющие и режущие — будто бы она достаточно глупа для того, чтобы заканчивать жизнь вот так нелепо. Хотя на самом деле Еын думала, что, взбреди ей подобное в голову, её бы это не остановило — в любом случае, остаётся ещё вариант разбить в хлам голову о стену или захлебнуться в душе. Но самоубийство никогда её прельщало, а ещё она слишком сильно любила себя для того, чтобы причинять боль. И если уж ей суждено погибнуть в ближайшую неделю, то она предпочла бы сделать это от пули в груди — по крайней мере, вид её трупа должен быть приятнее.
— Знаешь, — мужчина вздохнул так тяжело, будто ему на плечи разом свалилась вся тяжесть этого бренного мира, а ещё резко перевёл на неё взгляд, режущий не хуже самого острого ножа, — я никак не могу вспомнить, кому так же сильно, как тебе, хотел зашить рот.