Взамен обелисков – кресты

Катя-дурочка
Знала, хватнула
Войну с малолетства.
И тогда, испугавшись,
Увидела нечто недетское,
И вкусила чужого,
Ржаного хлеба немецкого,
Для защиты себе
Подыскала надёжное средство.

Ах, болезное действо,

Полезное в горькие годы!
Как подобье свободы,
Которая сплошь попиралась.
С ним же перетерпеть
Можно даже такие невзгоды,
Приукрыться за дверью,
Что на толстый крючок запиралась.

Оккупация. Рынок,

Галдежом прорывался облавным,
То туда, то сюда,
Бесполезное вроде метанье.
Быть тогда дураком —
Всё же выгодно всем достославным,
Ну а дурочкой – что же —
Удобно вдвойне и подавно.
В человеческой давке давясь,
Убегая и прячась,
Чтобы гад-полицай
(Он носил для приметы повязку)
И к тебе проявить не сумел
Сволочных своих качеств,
От насилья его оградиться
Гримасой дурацкой.

Защититься от них,

В униформе ступающих серой,
На округу гремя: сапоги
Потому что в подковах.
Заучить слово «нихт»,
На все случаи нужное слово.
И остаться в живых,
Ей, никчёмной (везение?), снова.

От глазищ, от стальных,

Словно яблоки, с белым отливом,
Прошмыгнуть кое-как
И в углу, замерев, затаиться.
«Быть живой. Быть бы всем
Моим родненьким, милым», —
Голосок её тих:
Помолилась.
Авось пригодится.

Как просила она за своих,

Чтобы не умирали.
Даже злобных людей
Простила совсем беспричинно,
Хоть бивали её,
Да щадили —
Не забивали:
Расхотелось и им убивать,
Очевидно.

…Катя-дурочка улочкой

Шагом брела семенящим,
Торопилась всегда она
И поспешала,
В своём ветхом платке —
Вызывающе
Ярком,
Горящем,
Привлекающем,
Даже опасном —
Знаменно-красном.

Голубей и воробышков

Семечками кормила.
«Гули-гули», – всех птиц
Подзывала – такая забава.
Не кастила[5] судьбу.
Лишь войну и фашистов корила.
«Будет, Боженька даст, и на вас,
Окаянных, управа!»
И сверкала притом
Голубыми, как небо, глазами.

Лишь она могла вслух

О желании этом признаться:
«А свобода придёт.
Будет та перемога
За нами.
Надо нам потерпеть,
Нужно нам ту
Победу дождаться!»

К Богородице снова

Потянет её с обращеньем —
И спасенье наступит,
Как раньше обычно бывало.

…Может, это и есть

Кати-дурочки предназначенье?
Но молитвы одной
Для полнейшего счастия мало.

Как запомнила Катя

Высокие – в сёлах – пожары!
И карателей всех.
А у них разговор —
Изуверский.
Тяжкой меркою мук
Измерялись всеобщие свары.
И – измерилось вдруг
Её горем, таким полудетским,
Что извериться можно
От макушки до пяток, пожалуй.

Ни на что не велась.

Никому ничего не такала[6].
Лишь слезу утирала
Холстиной цветной занавески.
Только эту боязнь
Ни своим, ни чужим не казала.
Тот испуг для неё —
Как чего-то
Съестного довески.

Катя-дурочка

Так применяла природную одурь —
Не орала она
И главою о землю не билась…
Просто писано ей:
Быть
Расчётливо-тихою сроду.
Эта сверху дана
Абсолютно
Господняя милость.

…Доживает одна

В боковой, в конце улицы, хатке,
Где шершавый кирпич,
Почернев, уже начал крошиться.
Но при счастье она.
И с мозгами как будто в порядке.
Улыбается чаще.
Не злобствует. И – не ярится.

То протянет к весеннему солнцу

В мозолях ладони,
То подставит лицо,
Чтобы чуточку подзагорело.
Как и раньше, не помнила зла
И не помнит,
Не умеет сердиться,
А в общем-то, и не умела.

Боли гнутой спины,

Не в угоду кому-то
Согнутой,
Ощущает теперь
В непогоду,
Что часто бывает.
Как ходила она
По дорогам
С душою разутой,
Забывает подчас.
Всё забывает!

…Иногда по утрам

Умывальником звякать
Начинает та Катя,
Постаревшая
Шибко с летами,
И просить
За людей,
И смеяться,
И плакать.
И стоять, точно храм,
Над слегка
Поумневшими нами.