Взаперти

Затем произошли некоторые изменения. Для подростков создали собственную колонию за городом, и их перевели туда. В замке остались только девки-распутницы. Освободившееся Пятое отделение отдали под бродяг. Закон от 10 июня 1900 года об отмене ссылки в Сибирь оказал дурную услугу исправительным учреждениям. Их наводнили бродяги, люди развращенные и неисправимые. Власть пыталась с ними бороться. Рассматривался даже проект о поселении их на острове Карага близ Камчатки. Хотели создать своего рода новый Сахалин, только для бродяг, но не решились. В итоге Пятое отделение набили сверх меры, «зеленые ноги» сидели друг у друга на головах. Им поручили все хозяйственные работы, за которые казна не хотела платить. Пусть вкалывают задарма, неповадно будет бегать…

Вторая волна пришлась на кровавые 1905–1911 годы, когда в тюрьмах опять сделалось тесно. Новый 1912-й обещал стать легким. Количество приговоров к исправительным работам снизилось сразу в пять раз! Администрация могла утереть пот и заняться отложенными делами. В частности, она создала военно-обмундировальную мастерскую с большими оборотами. Тюрьма превратилась в промышленное предприятие. Она занимала 2736 квадратных саженей земли в центре столицы. Стоимость ее имущества составила 636 749 рублей! Чем не завод?

Именно в этот момент там и появился новый арестант Лыков…

Режим в замке не менялся со дня реконструкции. Когда задумались об исправлении арестантов, главными идеями были обязательный труд и разобщение. Ни того, ни другого на практике достичь не удалось. Даже рецидивисты с ведома начальства могли нанимать вместо себя батраков из шпанки. И спокойно дуться в карты, пока холоп вкалывал за двоих. А какое разобщение при такой тесноте? Одиночек всего десять, не считая карцеров. И свободно ходить по тюрьме запретить тоже нельзя – встанут работы.

Подъем в Литовском замке и зимой и летом объявляли в шесть часов утра. На уборку, молитву, поверку и завтрак отводилось всего тридцать минут. Еда – чай с булкой. Затем людей распределяли по мастерским. До одиннадцати часов они трудились, с одиннадцати до полудня обедали и потом еще час отдыхали. После перерыва работы возобновлялись. По четвергам желающие уходили в церковь на спевку или в школу на уроки грамотности. Для остальных пребывание в мастерских до вечера было обязательным. Летом полагалось работать не более одиннадцати часов в день, зимой – не более десяти, включая перерывы на еду. В семь часов вечера арестанты садились ужинать, в восемь начиналось свободное время. На него, а также на перекличку, молитву и отбой выделялся один час. В девять камеры запирали, и никто не мог ни войти, ни выйти.

После отбоя дежурный помощник обходил отделения замка и принимал рапорты. Староста мелом писал на двери камеры число содержащихся в ней заключенных. Потом складывал их и сообщал старшему надзирателю. Тот пересчитывал сам, в третий раз баланс сводил дежурный помощник. Часто он устраивал неожиданные обыски, проверял, все ли в порядке. Арестанты – народ хитрый. Могут выломать кирпичи из стены и положить их на хлебный мякиш вместо цемента. Или подпилят решетку и замажут это место салом, чтобы было незаметно. Приходилось копаться в грязных тряпках в поисках ножей и пилок, отбирать карты, сажать «протестантов»[90] в карцер. Тяготы режима выпадали мелкой шпане. Бывалые фартовые всегда находились при деньгах и могли откупиться.

По субботам работы заканчивались в одиннадцать часов. Народ чинил платье, писал письма и мылся в бане. В воскресенье отдыхали целый день: обедня, проповедь, свидания, прогулка во дворе и чаепитие по камерам.

Вместе с праздниками и табельными днями арестанты не работали семьдесят два дня в году. Многим это не нравилось, потому как снижало выработку. Арестант получал три десятых заработка, но лишь половину от этого мог тратить в лавочке. Да и выбор в последней был невелик: чай, сахар, булки и еще лимоны, как противоцинготное средство. Остальное покупать формально запрещалось. На самом деле были доступны все радости жизни, просто за них приходилось платить надзирателям втридорога…

Запрет на выписку был одним из самых тяжких наказаний для провинившихся. Также их могли лишить свиданий и отобрать заработок. Последняя кара была временной. Узника дозволялось лишить месячной выработки, а в более серьезных случаях – и двухмесячной; больше уже не полагалось.

В карцер тоже сажали на определенный срок. В светлый – не более чем на неделю. В темный – тоже на неделю, но разрешали прогулки через три дня на четвертый. В особых случаях могли упечь на целый месяц, но в Литовском замке для этого требовалось распоряжение лично начальника Главного тюремного управления. Его старались не беспокоить по пустякам, поэтому карцеры часто пустовали.