Взбаламученное море

Софи кинула на Бакланова рассеянный взгляд, но увидев меня решительно просияла радостью.

— Ах, monsieur Писемский! Как это мило с вашей стороны. Merci, merci, — говорила она и даже отодвинулась, чтоб я сел рядом с ней.

Я сел.

Мне было немножко досадно на нее, но, главное, меня возмущал Бакланов: неужели он ничего не видал, что кругом его происходит, или, может быть, находит в этом удовольствие?

— Скажите, пожалуйста, вы едете теперь к семейству вашему? — спросил я его.

— Нет, семейство мое в К… — отвечал он, как-то еще ниже склоняя свою потупленную голову.

Он по-прежнему был заметно грустен.

— У вас ведь есть дети? — продолжал я его пытать.

— Есть, — отвечал небрежно Бакланов.

— Как вам, я думаю, грустно о них; вы более полугода не видали их.

Бакланов мне на это ничего не сказал, а заговорил о чем-то с проходившем мимо кондуктором.

Софи только мимолетом прислушивался к словам моим и продолжала грустно любезничать с гусаром. Она в этом случае, кажется, нисколько не стесняясь Баклановым.

— Вы до самой вашей деревни поедете с Александром Николаичем вместе? — спросил я ее.

— Нет, мы только по железной дороге… до Москвы.

— Но ваши имения в одной ведь губернии?

— Да, но потом мы с ним поедем в разное, вероятно, время!..

— Нет, неправда, вместе поедут, — сказал, подмигнув мне, Петцолов.

— Как вы смеете так говорить! — сказала ему Софи, больше шутя.

Об этом предмете они, видно, совершенно свободно разговаривали.

Мне ужасно хотелось сказать какую-нибудь дерзость Софи.

— Вы ужасная притворщица! — начал я прямо.

— Не может быть, нет! — воскликнула она.

— У вас все только для наружности, и даже я знаю, что такое в вас искреннее.

— Ну, что же во мне есть искреннего… что искреннего? Скажите! — пристала она ко мне.

— Сколько могу отгадывать, так любовь к разнообразию.

— В чем к разнообразию?

— Во всем.

— Совершенно верно, совершенно! — подхватила Софи, делая вид, что не понимает, к чему я это сказал.

— Это так, да, — подтвердил и Петцолов.

В это время ударил звонок, все встали.

Софи стояла, поправляя платье сзади. Хороша и величественна в эти минуты она была божественно!

Бакланов простился со мною нежно, и почему-то у нас обоих навернулись при этом слезы на глазах.

Софи, прощаясь с Петцоловым, явно с ним шепталась.

Я еще раз видел ее лицо, когда она, сев в вагоне, приложила его к окну и еще раз кивнула головкой мне и Петцолову.

Мы пошли с ним вместе из вокзала.

— Скажите, что за отношения у madame Леневой с Баклановым? — спросил я невиннейшим голосом.

— Она живет с ним, — отвечал он мне.

— И вы, кажется, не совсем к ней равнодушны.

— Нет, что же! Разумеется, немножко! — отвечал он, не думая нисколько, видно, скрываться в этом случае.

— Ну, смотрите, Бакланов вас убьет: он бешеный, вспыльчивый!

— О, нет, у них это совсем на других основаниях.

— На других?

— Она может делать, что хочет; он тоже… по этим, знаете, новым правилам.

— По новым?

— Да, в наше время убедились наконец, что глупость же хранит верность, ревновать друг друга.

— Разумеется! — подтвердил я.

В это время мы вышли на подъезд. Он сел на превосходную пару, на которой я раз видел Софи, и понесся по Невскому, зацепляя извозчиков и пешеходов.

«И это тоже прогрессист! Несчастная, несчастная моя родина!» — подумал я.

Не об общественном, разумеется, служении говорим мы здесь. Благословенна будь та минута, когда в обществе появилась стремление к нему! Но гневом и ужасом исполняется наше сердце, когда мы подумаем, в чем положили это служение: в проведении не то что уж отвлеченных мыслей, а скорей каких-то предвкушений мыслей. И кто наконец эта соль земли, эти избранные, пришедшие к общественной трапезе!.. Остроумные пустозвоны, считающие в ловкой захлестке речи всю суть дела!.. Торгаши, умеющие бесконечно пускать в ход небольшой запасец своей душевной горечи!.. Всевозможных родов возмужалые и юные свищи, всегда готовые чем вам угодно наполнить свою пустоту!..

9 Рассказы Венявиных

Перехожу снова к объективному способу.

Незаконные мои любовники, приехав в провинцию, в свой родной город, и остановясь в грязных номерах лучшей гостиницы, — Софи в одном номере, а Бакланов в другом, — осмелились дать о себе знать одному только старинному другу Бакланова — Венявину. Тот точас же сначала прибежал один, потом побежал за супругой.

Женат он был на доброй Маше, дочери священника. Первый раз он увидел ее у Леневых, приехав к ним визит делать, и сейчас же влюбился в нее. Маша тоже в него влюбилась. Они сочетались и до сих пор столько же раз и с такою же нежностью каждодневно целовались, как и в первый день своего брака. Детей у них было человек десять.

Оба толстенькие, оба коротенькие, расфрантясь сколько возможно, они прибежали к нашим петербургским гостям, сильно взволнованные как приятным этим свиданием, так и вообще разными совершившимися в это время в городе и около происшествиями.

Все поместились в комнате Софи, которая, чувствуя себя не совсем здоровою, сидела печальная и грустная, завернувшись в свою теплую, дорожную шаль.

Венявины беспрестанно говорили один за другим и даже перебивали друг друга.