Взбаламученное море

Обращаясь таким образом холодно с мужем, Евпраксия была чрезвычайно нежна с братом. Она, кажется, прислушивалась к каждому его слову, присматривалась к каждому его движению. Когда он сказал, что поедет в Лондон, она сейчас же объявила, что и они поедут, тогда как прежде и слышать не хотела об этой поездке.

Из всего этого Бакланов ничего не понимал. Чтоб избежать неловких tet-a-tete с женою, он почти целые дни таскался по Парижу и один раз, возвращаясь из Булонского лесу, услышал несущийся ему навстречу топот лошадей и говор людской. Это ехала целая кавалькада: дама и несколько мужчин. Когда они нагнали его, Бакланов узнал Софи, англичанина и еще несколько молодых людей: она им улыбалась, перекидывалась с ними словами. Заметив Бакланова, она даже ему не поклонилась, а, напротив, как-то еще гордее подняла свою головку, ударила лошадь хлыстом и понеслась. Кавалеры ее последовали за нею. Поднялась страшная пыль и всех их скрыла.

«Совсем госпожа закружилась!» – подумал Бакланов, и в воображении его невольно промелькнули три женщины: Софи, которая так прилично всегда себя держала и так мало говорила; Елена, вероятно, ничего еще не сделавшая, но зато Бог знает что говорившая, и наконец Евпраксия, которая во всю жизнь свою, вероятно, не сказала ни одного лживого слова и нецеломудренно не подумала, и вместе с тем была совершенно непонятна Бакланову.

Сойдясь после такой долгой разлуки с женой, он, в одно и то же время, любил и ненавидел ее, уважал и презирал. Сколько мечтаний было посвящено им, пока он ожидал ее в Париже, что вот она приедет, пожурит его немного, а потом будет по-прежнему добра и ласкова с ним, – но ничего подобного не случилось: он встретил один только холод и презрение.

– Эта женщина – лед, могила! – говорил он иногда со скрежетом зубов, и вслед же затем в сердце его болезненно отзывалась мысль: «что, если она полюбила кого-нибудь другого»; так что он однажды спросил ее:

– Уж вы не влюбились ли в кого-нибудь?

Евпраксия взглянула при этом на мужа.

– То-то, к несчастью, нет; а уж, следовало бы! – сказала она.

– Кто ж мешал?

– Конечно, уж не вы! – отвечала Евпраксия с гримасой.

Бакланов, не чувствуя сам того, покраснел от досады.

– Вы даже лишаете меня права поревновать вас, – произнес он полушутя, полусерьезно.

– Эта ревность не из любви.

– Из чего же?

– Из самолюбия. Первую я всегда бы оценила, а вторую презираю.

Бакланов покачал только при этом головой.

«Да, эта женщина прощать не умеет», – решил он мысленно.

16. Таинственное посещение

Лондон!

К зданию всемирной выставки подъехал, между прочим, кэб, из которого вышли Бакланов и Евпраксия.

– Не отставай, Бога ради, не отставай! – говорил он ей с обыкновенною своей торопливостью.

– Иди уж сам-то! – отвечала та ему с досадой.

У Бакланова, по-прежнему, начались поддельные восторги.

– Евпраксия, посмотри, ведь это полисмены! – восклицал он радостно, как бы увидев братьев родных.

Затем они сейчас же попали в совершенно сплошную массу народа.

– Где ж мы с братом увидимся? – спросила Евпраксия.

– Он хотел прийти в русское отделение, – отвечал Бакланов.

– Ну, так и поедем туда, – сказала Евпраксия и, спросив по-английски первого попавшегося господина, повела мужа.

– Боже мой, как скудно и бедно наше отделение! – начал опять восклицать Бакланов. – Турция, посмотри, – и то какое богатство сравнительно с нами.

– Не кричи, пожалуйста! здесь все ходят молча! – возразила ему Евпраксия, а потом, взглянув вдаль, прибавила с удовольствием: – А вон и брат!

Сабакеев в самом деле подходил к ним с Басардиным.

– Madame, угодно вам руку? – сказал последний.

Евпраксия, хоть и не с большим уодовльствием, но подала ему руку.

Бакланов пошел с Сабакеевым.

Евпраксия несколько раз обертывалась к ним и заметно прислушивалась к их разговору.

– Мне бы очень хотелось, ужасно!.. – говорил Бакланов.

– Куда это вы собираетесь? – спросила она, наконец не утерпев.

– Так, ужо, в кофейную, на одно представление, – отвечал ей муж.

– Хорошо, я думаю, представление…

– Не бойся, в худое место не заведу его, – сказал с улыбкой Сабакеев.

– Боюсь, что ты более чем в худое заведешь, – сказала с ударением Евпраксия.

После обеда Бакланов вдруг пропал, так что Евпраксия и не видала – когда. Это ее заметно встревожило. Она часов до двенадцати его дожидалась.

Наконец он возвратился, очень, по-видимому, веселый и довольный.

– Где ты был? – спросила она.

– У наших эмигрантов, – отвечал Бакланов с самодовольством.

– Зачем же тебе это так понадобилось?

– Во-первых, они сами пожелали меня видеть.

– Я думаю! – отвечала Евпраксия насмешливо: – что ж у тебя может быть с ними общего?

– Как что общего?

– Да так: ты их не старый знакомый, не революционер; ты простой, обыкновенный человек, помещик, значит, лицо ненавистное им.

– У них не я один, а все бывают.

– Это-то и глупо: люди печатно говорят, что они в Бога не веруют (при этих словах все лицо Евпраксии вспыхнуло), называют все ваше отечество нелепостью, вас – гнилым, развратным сословием, а вы к ним лезете.