Вздыбленная Русь

Летом в Стародубе-Северском Матвей Верёвкин начал собирать воинство для похода на Москву, и многие города российские признали его царём. Поклонились ему Путивль и Чернигов, Новгород-Северский и иные городки Северской Украины. Присягнул царю Димитрию и ногайский князь Урусов.

В первый поход на Москву постигла Верёвкина неудача. Воеводы царя Василия Шуйского Литвин-Мосальский и Третьяк-Сентов у Брянска перекрыли ему дорогу. Пришлось воротиться и сесть на зиму в Орле...

Самозванец потянулся с хрустом, зевнул. С сожалением вспомнил гетмана Меховецкого. С приходом в Орёл князя Романа Ружинского не было между ним и гетманом мира, и Меховецкий уехал в Варшаву, а вельможные паны избрали гетманом кичливого и задиристого Ружинского.

Трудно Матвею совладать с панами, ох как трудно. Особенно с появлением князя Ружинского. Привыкший в Речи Посполитой промышлять разбоем, он и в Московии живёт тем же.

То бы всё ничего, паны для того и на Русь шли, чтобы гетман с вельможными честь царю Димитрию оказывали, но ведь заносчивы, оскорбить горазды, цариком зовут.

О нраве Ружинского Верёвкину рассказывал пан Меховецкий, оттого он, Матвей, княжеских послов не привечал. Однако Ружинскому сие в науку не пошло, только ещё больше распалило, а во хмелю он не единожды похвалялся: «Я царику служу, пока пожелаю. И мои шляхтичи и верные гайдуки повернут коней, куда повелю...»

Самозванец поднялся, натянул порты, надел валенки и, накинув на плечи шубу, без шапки вышел на крыльцо. Пахнул ветер, взъерошил рыжие волосы. За закрытыми тесовыми воротами переговаривались караульные казаки, звонко журчал ручей, капало с крыш. За какую-нибудь неделю стает снег, откроется мокрая чёрная земля, и только за городом, в буераках снег будет ещё долго лежать сырым ноздреватым пластом.

Лжедимитрий думал о том, что, как только установятся дороги, он выступит на Москву. При этом боязно становилось и не терпелось: скорей бы.

На той стороне Оки, при впадении в неё притока Орлика, горело множество костров, зажжённых казаками и холопами, кому не досталось места в городе и на посаде. В стороне от казачьих и холопских землянок — татарские кибитки. А в Орле шляхтичи на постое. Люд на них жалуется: обиды всякие чинят.

Матвей Верёвкин выказал гетману Ружинскому своё недовольство, но князь Роман расхохотался:

— Чи царь Димитрий не ведает, почему паны вельможные к нему в службу явились? Коли он не дозволяет панам добывать на прокорм, так нехай платит им злотые из своей царской казны.

Да ещё пригрозил:

— Коли царь Димитрий начнёт панов неволить в их поступках, они себе нового царика отыщут альбо[1] воротятся в Речь Посполитую...

Припомнив слова Ружинского, Матвей Верёвкин от злости скрипнул зубами. Однако что он мог поделать?..

Казачья стража заметила царя. Коренастый, широкоплечий, он стоял на крыльце недвижимо.

— Видать, ледоходом государь любуется, — промолвил один из казаков.

Второй хихикнул:

— Дурень, у него в голове заботы не пустые, царские...

Рассветало быстро. Высокое небо очищалось от звёзд.

Одна сорвалась и, прочертив полосу, погасла. Казаки снова забубнили:

— Дивись, какой след проторила.

— Преставился кто-то.

— Да уж... Прими, Боже, душу раба Твоего.

— Аль рабыни.

— Всё едино.

Матвей не стал слушать, о чём ещё поведут разговор казаки: у него свои мысли. Почему он, человек, не ведавший, чей он сын — мать унесла сию тайну в могилу, — осмелился назваться российским царём? Взбрела же ему в голову такая шальная мысль! У Верёвкина на этот вопрос готов ответ. Сколько помнит себя, жил в нищете и унижении. А грамоту познал от сельского дьячка, языки польский и иудейский осилил, даже в латинском преуспел. Разве кто ещё похвалится таким? Аль этого мало, чтоб выдать себя за царя? И стоило Матвею объявить о том, как не замечавшие его стали искать государева расположения, унижавшие унизились...

Нет, звезда Матвея Верёвкина, его царская звезда, воссияет на небе.

Той ночью не спалось и Тимоше. В землянке густой храп и стоны. По всему заметно, пережитое во сне видится. С десяток ватажников собрались к Тимоше.

Из осаждённой Тулы[2] Тимоша и Андрейка выбрались с помощью Болотникова. Посадил он их в лодку, напутствовал:

— Удачи вам, не поминайте лихом...

И стоял на берегу, покуда ночь не поглотила лодку. Плакал Андрейка, вытирал слёзы Тимоша Только и крикнули:

— Прощай, батька!

— Прости, воевода Иван Исаевич!

Плыли по Упе, таясь от царских караулов, и только когда не стало слышно шума в стане Шуйского и исчезли огни костров, Тимоша с Андрейкой покинули лодку и кружным путём, лесными тропами добрались до Малоярославца Здесь, вдали от города, на лесной поляне, отрыли землянку, обросли товарищами. Ватага невелика, до десятка, но все отчаянные, не раз в глаза смерти глядели...