Взгляд с наветренной стороны

Этот древний монах носил свою старость без всякого намека на гордость или отчаяние и исполнял все положенные в монастыре службы наравне с остальными монахами.

Порой они с Квиланом беседовали в пустой крошечной келье, неизвестно для чего предназначенной, где единственным убранством были колченогий стул и маленькое оконце.

Монах, зная его первое имя, называл Квилана просто Тибайло, и Квилан чувствовал себя снова маленьким мальчиком. Наверное, где-то в глубине души ему и хотелось этого. Он же, в свою очередь, обращался к Фронайпелю – «Опекун».

– Опекун, порой я чувствую… ревность. Это начало сумасшествия или просто грех?

– Ревность к чему, Тибайло?

– К ее смерти. К тому, что она умерла… – Квилан отвернулся к окну, будучи не в силах выдерживать взгляд мудрых старческих глаз. Вид из этой кельи мало чем отличался от вида из его собственной. – Если бы у меня было что-то, что помогло бы вернуть ее… Сначала я думал, что безоговорочно принял всю неизбежность, но теперь… понимаете ли… Все равно что-то остается. Что-то есть… крохи надежды опять воскресли… благодаря нашим технологиям, нашему пониманию… эта пытка надеждой мучительна… – Тут Квилан все-таки посмотрел в затуманенные глаза старого монаха: – В былые дни люди умирали, и этим все кончалось. Оставалась надежда увидеться с ними на небесах, но все же, умерев, они становились лишь мертвыми, и не больше. Все было ясно, все определенно… А теперь… – Он зло дернул головой. – Теперь люди умирают, но их Спасители душ могут оживить их или забрать на те небеса, которые действительно существуют и не требуют никакой веры. У нас есть клоны, восстановленные и заново выращенные тела – вот я, например, восстановлен больше, чем наполовину! – и порой я просыпаюсь и думаю, – а я ли это? Действительно ли это все еще я? Знаю, вы можете быть уверены, что это ваш мозг, ваши мысли, но относительно меня не так все просто… – Он отер пот рукавом рясы.

– Ты ревнуешь к былым временам?

– Может быть, и так, – Квилан помолчал некоторое время. – Но главное – я ревную ее. Если бы я не мог совсем вернуть ее, то единственное, с чем я остался бы – это желание не жить дальше. Нет, это не желание убить себя, но простое понимание того, что нет другого выхода, кроме как умереть. Если она не может разделить мою жизнь, значит, я разделю ее смерть. И все-таки я не могу даже этого, и потому сгораю от зависти. От ревности.

– Это не совсем одно и то же, Тибайло.

– Я знаю. Порой то, что я чувствую… это… Я не уверен… Слабое… Нет, не знаю. Порой это действительно подходит под определение зависть, а порой – это настоящая жгучая ревность. Я почти ненавижу ее за то, что она умерла без меня. – Он покачал головой, сам едва веря своим словам. Слова все же, так или иначе, придавали окончательную форму мыслям, в которых он никому не хотел признаваться. Даже себе. И сквозь слезы он снова посмотрел в глаза старому монаху: – Опекун, я все еще люблю ее, несмотря ни на что. Я люблю…

Старик медленно склонил голову:

– Я знаю, что любишь, Тибайло. Если бы ты не любил, ты не страдал бы так.

Квилан снова отвернулся:

– Я ничего другого не знаю. Я не знаю ничего вообще. Вот я сказал, что люблю ее, и я думаю, что люблю. И я действительно думаю, что люблю, но люблю ли? Может быть, то, что я чувствую – это вина за то, что не любил так раньше?.. Не знаю. Больше ничего, ничего не знаю…

Старик, кряхтя, вытянул облезлую ногу:

– Ты точно знаешь, что ты жив, Тибайло, и что она мертва, и что ты можешь снова увидеть ее.

Квилан вскинулся:

– Без ее Хранителя душ? Я не верю в это. Не верю. Я даже не уверен в том, что увижу ее, если когда-нибудь ее и восстановят.

– Как ты сам сказал, мой мальчик, мы живем во времена, когда смерть обратима.

Они оба знали, что теперь наступило время, которое рано или поздно наступает в развитии любой цивилизации, длящемся довольно долго. Теперь обитатели цивилизации могут восстанавливать свое сознание, делать его дубликат, клон или просто инсталлировать в любую подходящую форму устройства или организма.

Со стороны разума отношение к таким восстановленным людям не вызывало проблем, но со стороны чувств… Это устраивало далеко не всех.

Были такие сообщества, которые начисто отвергали подобные превращения из религиозных соображений. Некоторые даже не видели в этом и здравого смысла. Но в Цивилизации к этому относились как к обычному явлению. Люди специально создавали свои разумные версии, и использовали их как посланцев, для выполнения сложной работы, для присутствия одновременно во многих местах, для разнообразия собственных форм, и эти дубли общались с по-настоящему живыми людьми абсолютно на равных, не смущаясь метафизической стороной такого общения.

Не так было на Челе. Вмонтированные в челгрианцев устройства под названием хранители душ редко использовались для оживления личности. Вместо этого они служили лишь для передачи души, личности умирающего на небеса в полной ее сохранности.