Взгляд сквозь пальцы

Христо вынул из кармана тонкую пачку разноцветных купюр и протянул ее мне – вместе с конвертом, которого так и не открыл. Деньги были перехвачены приметной полосатой скрепкой, фиолетовой с белым. Именно ею я скрепила купюры, которые вернула Коле-Штыху.

– Берите, это ваше.

– Не поняла. Мы же о цене вроде договаривались.

– Деньги – по цене, цена – по слову. А это ваше.

– То есть?..

– То есть не нужно мне ваших денег. Материал даровой, а своей работе я сам хозяин. У меня отец тоже без вести пропал. Под Севастополем. Ну, будете смотреть, или как?

Он сунул деньги мне в руку и пошел к скале, а я ошеломленно поплелась за ним.

– Берите вот за угол. Раз, два, три!

Он уже держал другой угол жесткой ткани. Мы синхронно дернули, ткань упала, и Христо стащил замызганную капитанку.

На темно-красном, цвета запекшейся крови, граните блестели врезанные и позолоченные слова:

«Героям-десантникам, погибшим в этой бухте 13.09.1943, проложившим путь для победы десанта, высадившегося здесь 18.11.1943.

Экипажам торпедных катеров под командованием старшего лейтенанта М. Н. Колокольчикова и капитан-лейтенанта С. А. Корзинкина, чьи отвага и мастерство обеспечили высадку десанта.

Кому орден, кому слава,
Кому черная вода –
Ни приметы, ни следа…

Мы помним».

Чуть ниже последней строчки были вырезаны два скрещенных якоря – символ спасения и надежды, по краю плиты вился скупой изящный орнамент из лавровых листьев. Два вбитых в скалу костыля удерживали под плитой кусок якорной цепи. В одно из звеньев я продела гвоздики, и лепестки зашевелились под легким ветром.

Надо было что-то сказать, но слова не шли с языка. Молчание нарушил Христо.

– Ну как?

– Что скажешь… Дело мастера боится. И не думала, что так здорово будет.

– Стойте здесь, я сейчас.

Христо с неожиданной легкостью скользнул к камню, на котором сидел раньше, а я, повинуясь неизвестно откуда взявшемуся желанию, осторожно погладила надпись кончиками пальцев. Подушечки покалывало, словно током. Я не успела подумать, что это могло бы быть, как рядом возник Христо – с бутылкой водки.

– Сейчас крестить будем! – объявил он. – Держите здесь.

Повинуясь ему, я взяла бутылку за горлышко, а его здоровенная лапа легла поверх моих пальцев.

– Ну, поехали!

Стекло звякнуло о камень, разлетелись осколки, запахло спиртом. Христо довольно осклабился.

– Теперь будет держаться. Ну, пошли обмывать.

– Я ничего не захватила, не подумала…

– И не надо, у меня все с собой.

Он уже раскладывал на расстеленной газете громадные розовые помидоры, брынзу, хлеб, ветчину, еще какую-то снедь, при виде которой у меня засосало под ложечкой. Голод стал привычным, возвращался чуть не сразу после еды, а ветчина пахла так вкусно. Неужели я сейчас потеряю контроль над собой и слопаю все это, ведь здесь мне на один зуб… Дома съедаю пятилитровую кастрюлю макарон по-флотски за пару дней. И сейчас, нарезая закуски бритвенно-острым ножом, который сунул мне в руку Христо, с трудом удерживаюсь, чтобы не забросить в рот ломтик-другой.

– Ну, давайте. Не чокаясь.

Христо протягивал пластиковый стаканчик с водкой. Граммов сто пятьдесят – это что же со мной будет? И что будет с живущим во мне оборотнем? Вдруг я спьяну начну плеваться огнем? Но отказаться было невозможно.

– Вечная память! – провозгласил Христо и осушил свой стаканчик.

– Вечная память! – отозвалась я и, содрогаясь от ужаса, опрокинула водку в рот.

Ни вкуса, ни запаха я не ощутила, словно выпила воду. Поспешно закусывая и следя, чтобы не проглотить все, что лежало на газете, не сразу поняла, что говорит Христо.

– …как твоих-то звали?

– Зелинские, Анджей и Тадеуш.

– Это по-каковски?

– По-польски. Андрей и… Федор, кажется.

– Давай за них, земля им пухом.

– И вода. Анджей под Керчью пропал.

– Да, и вода. И за Костаса Георгиади.

– Отец?

– Отец. Под Севастополем сгинул. Меня дед с бабкой вырастили.

– Расскажите.

– Расскажу, только выпьем.

И мы выпили. И закусили. Я слышала, как в голове шумит, нарастая, рев огня, заполняет меня изнутри – и обнаружила, что пою вместе с Христо:

Крутится, вертится шар голубой,
Крутится, вертится над головой,
Крутится, вертится, хочет упасть,
Кавалер барышню хочет украсть!

Медвежий рев Христо, наверное, был слышен на другом берегу моря. Выпуклые глаза в красных жилках налиты слезами – да, он плачет, слезы стекают по морщинам в седые усы. Плачет и поет, ревет густым басом… Но этой песни я не знаю.

Десять винтовок на весь батальон,
В каждой винтовке последний патрон.
В рваных шинелях, дырявых лаптях
Били мы немца на разных путях.

Всю Украину он грабил и жег,

Так что за нами остался должок.
Час подошел, началася война,
Время, друзья, расплатиться сполна!