Взгляд сквозь пальцы

Ветровку я надела клетчатой стороной наверх, волосы убрала под бейсболку. Жаль, не могу увидеть себя в зеркале. Я хотела походить на одну из тех женщин, которые думают, что будут выглядеть моложе в подростковых шмотках. На отдыхе так одеваются многие. По дороге купила пару булочек и маленькую бутылку минеральной воды, уложила все в пакет с ярким абстрактным рисунком: пусть запомнят его, а не меня. Надела темные очки и отправилась на Советскую, семнадцать.

Вход во двор вел через арку. Прорезанная в теле дома на высоту двух этажей, она придавала ему ту нотку спокойного величавого изящества, которая часто отмечает «сталинский вампир», как называл его один из друзей отца, архитектор. В арку вели ажурные железные ворота – и они, слава богу, не запирались! Я поправила бейсболку и ткнула дверцу сжатым кулаком.

Двор был обжитым и уютным. Кто-то ухаживал за клумбами – может, бабушки, сидящие по двое, по трое на скамейках? Я устроилась на свободной скамейке и достала из пакета булочку: припозднившаяся с отъездом курортница в поисках какой-никакой экзотики. Вот такой, например, как это растение, усыпанное оранжевыми цветами-граммофонами, лезущее по кирпичной стене чуть не до крыши. Облако ажурной зеленой листвы трепещет на ветру, над цветами жужжат пчелы… Я встала со скамейки, подошла поближе, полюбовалась и побрела обратно, к арке. В ней я заметила светильник, а вот видеокамеру – нет: ни внутри, ни снаружи. Это почти все, что я хотела узнать. А еще двор не был проходным. Теперь оставалось только ждать.

Требовалось куда-то себя деть, и я отправилась в бухточку, куда не приходила ни разу с тех пор, как мы с Христо обмывали доску.

Здесь все было в порядке. Доска висела на месте, надпись блестела в солнечных лучах. Я вспомнила ту безумную ночь, оранжевые вспышки выстрелов, черный бушлат того, кто лежал ничком, скорчившись в прибое, и мне стало холодно.

Свеча выгорела до конца, но закопченная банка стояла на месте. Рядом с моими засохшими гвоздиками в звене цепи торчал пучок цикория. Простенькие голубые цветы казались странно беззащитными на фоне красного гранита и золоченых букв. Я опять погладила надпись – кончики пальцев защипало так, что рука отдернулась сама.

Все запланированное было сделано. Я прикрыла глаза, вспоминая старые фотографии тех двоих, чьи лица видела. Только их и смогла бы узнать – каплея Корзинкина и старшего лейтенанта Колокольчикова.

«Я сделала, что обещала, – сказала я про себя, обращаясь к кому-то, кто обязательно услышит. – Вы где-то далеко, но вы здесь были. Вы были, а я пока есть. Я помню».

Больше я ничего не могла здесь сделать и побрела прочь, время от времени пиная кроссовками гальку. Камешки постукивали, и этот сухой стук был единственным звуком в тишине. К шуму прибоя слух привыкал быстро. В этой тишине стало так одиноко, что внезапно обнаружилось: я мурлычу привязчивую песенку, которую пели мы с Христо:

Крутится, вертится шар голубой,
Крутится, вертится над головой,
Крутится, вертится, хочет упасть,
Кавалер барышню хочет украсть!

Ну-ка, что он там пел про винтовки?

Десять винтовок на весь батальон…

И тут песню подхватил хрипловатый тенор, зазвучавший у меня в голове:

В каждой винтовке последний патрон.
В рваных шинелях, дырявых лаптях
Били мы немца на разных путях.

Я умолкла, а он продолжал:

Крутится, вертится «юнкерс» большой,
Крутится, вертится над головой,
Вот задымился он… Ё… твою мать,
Больше не будешь над нами летать!

Где эта улица, где этот дом,

Где эта барышня, что я влюблен,
Вот эта улица, вот этот дом,
Вот эта барышня, что я влюблен!

Певец замолчал и после короткой паузы произнес:

Обернись, посмотри на меня…

Я вздохнула поглубже и взглянула назад – сквозь пальцы, через левое плечо.

Он стоял в прибое по щиколотку в воде. Черные клеши и бушлат с бескозыркой четко выделялись на фоне сияющего неба. Молодой, совсем молодой, лет двадцати с небольшим. Плечистый, невысокий. Скуластое курносое лицо с широкими бровями. Щеку подергивает тик. Контузия?

– Ты кто? – беззвучно спросила я.

– Старшина второй статьи Крамаренко, – он помолчал и добавил: – Шурка я. Шурка Крамаренко с Херсона.

– Где ты?

– Здесь. Все мы здесь. Всегда.

– Спасибо тебе. И вам всем.

– И тебе спасибо. И греку этому. Хорошо вы пели. Прощевай. Не журись.